Домой с черного хода

— Кто же его вам продаст? Это же государственный уголь, для нужд железной дороги. Нет, тут только или самим взять, или печку из вагона выкидывай. И я тебе прямо скажу, — у него снова делается доверительный тон. — Мы когда сюда ехали, я везде учитывал обстановку. Вывод — лучше Читы места не найдешь. Так что действуйте. Обговорите все с женщинами, — приготовьтесь и айда.

Я, понурившись, бреду обратно в теплушку. Воровать уголь на станции… А с другой стороны, чем топить печурку? Если действительно будет холодно. Угля у нас кот наплакал. Два раза потопишь, и все. А чаю ведь тоже всем хочется. Всухомятку до самой Солоновки ехать несоблазнительно…

В теплушке мы проводим экстренное совещание. Дети высланы за пределы вагона. Голоса приглушены, но страсти бурлят. Антонина Михайловна, мама Андрея и мама моя в ужасе. Сидят с застывшими лицами… Но большинство все же решает — уголь воровать. Мужчины рвутся разделить с нами риск и тяготы налета, но мы решительно протестуем. Они остаются готовить ящики для добычи. На дело идем мы впятером: супруга Алексея Даниловича с Люсей, жена Андрея Валя, Шура и я. Наш эшелон стоит на пятом пути, вдалеке от станции. Серые грязноватые сумерки, неприязненно гудят паровозы, между составами ходят люди с какими-то инструментами в руках, подлезают под вагоны, постукивают. Мы с сосредоточенными лицами, молча, йдем вперед. Вдруг с площадки стоящего рядом состава, кто-то спрыгивает на землю. Высокий женский силуэт. За первой спрыгивает еще одна, вторая, третья… Я узнаю высокую даму в красном жакете, на которую обрушился начальственный гнев на станции Маньчжурия. В руках у нее ведерко, прикрытое кокетливо наброшенной тряпочкой.

— Вы туда же? — шепотом спрашивает она меня? — Перелезайте здесь, потом направо и наискосок через пути. У нас все прошло хорошо. Сейчас отнесем и пойдем еще раз. Там еще есть наши.

Гуськом поднимаемся по ступенькам, пробегаем по буферной площадке, спрыгиваем одна за другой на землю. А нам навстречу к переходу спешат еще женские тени. Скорей, скорей.

Мы уже вплотную подходим к угольным холмам, когда перед нами вырастает мужская фигура. Она покачивается, распространяя неприятный запах сивухи.

— Что, девушки, по грибы собрались? — глумливо спрашивает он. — Государственное добро крадете. — Он больно хватает меня за руку. Сзади слабо вскрикивает Люся и начинает всхлипывать. Нужно действовать быстро. Нужно что-то придумать. На помощь приходит Люсина мама.

— Деньги есть с собой? — шепотом спрашивает она.

— Три рубля, кажется, есть, — испуганно отвечаю я.

— У меня тоже есть трешка. Вот! Попробовать надо. Сторож, что ли? — спрашивает она.

— Да уж кто там есть.;, расхищать не позволю…

— Скажите ему, что дадим, — шепчет мне она, вдруг оробев.

— Очень хорошо, что мы вас встретили… в темноте плохо видно, — быстро и бессвязно говорю я, — эшелон скоро отходит, оформлять уже некогда… Нам разрешил начальник станции заплатить сторожу… с тем, чтобы он завтра оформил… Вот, пожалуйста, шесть рублей… нам надо торопиться…

Жесткие цепкие пальцы, сжимавшие мое запястье, разжимаются и хватают трешки, лежащие на протянутой ладони.

— Так бы сразу и сказали.;. — он начинает отступать вбок, уголь похрустывает у него под ногами, — Если что, скажите с дядей Колей разочлись.

Мы работаем быстро и молча. Вдали гудят паровозы, что-то грохочет, лязгает, кто-то кричит по громкоговорителю, а вокруг нас стоит тишина и каждый шаг, каждый стук падающего в ведро куска угля кажутся громом, на который вот-вот устремятся настоящие хранители государственной собственности станции Чита и схватят нас.

На обратном пути мы устраиваем краткое совещание — повторить ли набег? Страх уже немного улегся, чувство авантюры овладевает нами. Против одна Люся, но после того как на нее прикрикивает мать: «Коку ночью переодевать, если что, как будем? А воду горячую, где брать? Хватит дурить-то!», смиряется и она.

После трех штурмов угольных куч два ящика у нас в теплушке доверху полны углем. Весело горит печурка, бурлит вода в чайнике. В импровизированной умывалке за занавеской мы отмываем черные от угольной пыли руки, а потом пьем чай, и Валя шепотом — чтоб не услышали дети, увлеченные какой-то игрой — возбужденно рассказывает Андрею о дяде Коле и о моей находчивости, а я испытываю даже некоторую гордость — ведь вот же, как ловко вывернулась.

И только, когда поезд двигается в путь и теплушка затихает, а я снова и снова перебираю в памяти происшедшее, мне вдруг становится очень стыдно. Сколько мелких, презренных, немыслимых прежде грехов совершила я одним махом: воровала, испугалась какого-то жалкого пьяного пройдохи, дала ему взятку за молчание… Если и дальше пойдет таким же темпом…