Домой с черного хода

Маша скоро возвращается с полными до краев бидонами.

— Нате, поите ребятишек, — говорит она. — Молочко у меня хорошее, цельное, не магазинное. Больница нам делянки выхлопотала, так я всю зиму корову досыта кормила. Сосед покосить помог, а я с ним отходами делюсь, какие из больницы таскаю. Каждый день ведра два притаскиваю. И мои свинки сыты, и ему подброшу..

— Ну, Марья, ты прямо куркулихой стала. Смотри, запретят скоро коров в городе держать, тогда куда денешься?

— А ну тебя, накаркаешь еще. Кому она корова-то моя мешает, а пользы сам, знаешь, сколько. Федоровой матери в деревне помогаю, дочке в техникум масло шлю, а то и деньжат, чтобы училась получше. На соседней улице учительница слепая живет, ей молоко ношу. Ты вон женщин привел… Да вы, может, откушаете с нами, с Васей, да со мной. Я вот сейчас быстренько картошки отварю, грибки соленые есть в подполе, огурцы еще совсем хорошие. Откушаете, а?

— Спасибо большое, но мы должны торопиться. Пока эшелон стоит, тысячу дел надо успеть сделать. Дети ждут…

— А ты, Василий?

— Да вот не знаю, доберутся они без меня до станции.

— А чего ж не добраться? Все прямо, прямо, а там уж путь завидится. По ней и идти до самой станции.

— Конечно, мы найдем дорогу, Оставайтесь, Василий Михайлович. Большое вам спасибо. И вам, Маша, огромное спасибо. Скажите, сколько мы вам должны?

У нее делается обиженное, недоумевающее лицо:

— То есть, как это должны? Неужели ж я с вас деньги за молоко для детей брать стану? — Она наклоняется к нам и, слегка понизив голос, задает вопрос, который не раз зададут мне в будущем: — Вы по какой статье идете?

— Я не знаю… Как это по статье?..

Василий Михайлович громко хохочет:

— Да не ссыльные они. Маша. Репатрианты они…

— Какие еще репа… рента…? Тьфу ты! Все один черт, раз в эшелоне, — и она тоже хохочет.

Мы идем с Лидией Николаевной обратно, как нам было сказано. Она без умолку говорит — быстро и очень возбужденно.

— Какая она славная, эта Маша. Так хорошо сказала: «Неужели ж я с вас деньги за молоко для детей брать стану!» И Василий Михайлович славный. Добрые они. А это так важно для меня… для нас, я хочу сказать… встретить добрых людей. Вы знаете, я ведь разошлась с мужем, потому что он не хотел ехать сюда… Не только из-за этого, конечно, но главная причина — эта. Мы с ним очень ссорились перед отъездом. Он не хотел отпускать сыновей, у него есть средства, хорошая служба в нефтяной компании. Он говорил, что даст мальчикам первоклассное образование. А я что? Одна сестра у меня замужем за французом, другая за англичанином. Все меня отговаривали. А я слышать ничего не хотела. Только в Союз! Отвоевала мальчиков. Консульство мне помогло. А на прощанье он мне сказал: «Ты еще пожалеешь об этом, горько пожалеешь. Ты что, забыла, сколько народа — и я в том числе — просилось в Россию, когда началась война — на фронт, в госпиталь, на любую работу в тылу, что угодно? Мы и ответа не получили. Чужие. И ты никогда не станешь там своей». Я не верила, слышать ничего не хотела. Но вот знаете, тогда в Маньчжурии — ну вы ведь слышали весь этот крик — я вдруг испугалась. А что, если он был прав? Что, если я действительно испортила жизнь детям из-за каких-то своих фантазий… У меня все эти дни было очень тяжело на душе… А вот сегодня — эта Маша, Василий Михайлович… Такие оба славные. Мне сразу как-то полегчало. Может, все-таки обойдется… Как вы думаете?

— Наверное, обойдется. Постепенно…

— Я рада, что мы с вами ближе познакомились. Жаль только, что едем в разные места. Вы на Алтай?

— Да.

— А я в Красноярский край. Дайте мне свой адрес, а я дам вам свой. Будем переписываться. Чем черт не шутит, может, и встретимся когда-нибудь.

Мы расходимся по своим теплушкам. Скоро отправление. На станцию Селенгинск поезд приходит вечером. Поздние вечерние сумерки, просвечивающие кое-где редкими огоньками; по перрону, взад и вперед прогуливаются люди, наверное, в ожидании, местного поезда. Мы с Валей — женой Андрея и Татулей раздвигаем дверь и садимся против нее на диване. В проеме возникают фигуры людей, долетают обрывки фраз, и я жадно ловлю их, стараясь по ним представить себе жизнь, которая скоро станет и моей жизнью. Пробегают девочки-подростки, оживленно толкуя про экзамены, про какого-то, надо понимать, ненавистного учителя, идут две пожилые женщины, по-видимому, продававшие на рынке яйца и теперь спешащие домой, чтобы с ночи занять очередь за ситцем. «Кланька сказала, с утра давать будут». Степенный мужичок рассказывает другому о заработках на севере. И вдруг…

— У чиє ты нарядился?

Злой, невероятно громкий голос будит половину обитателей теплушки. Поскрипывают нары, раздаются вздохи, сонное бормотание.

— Нет, ты скажи мне, паразит, — у чиє ты нарядился?

Мы все трое бросаемся к двери — то ли закрыть ее, то ли посмотреть на обладательницу страшного голоса. Последнее вернее.

Неподалеку от вагона рослая здоровенная баба держит за отвороты пиджака невысокого щуплого мужчину и трясет его так, что голова мотается из стороны в сторону, грозя оторваться.