Домой с черного хода

Вернемся. А пока суматоха в доме нарастала. Я всем мешаю, оказываюсь на дороге, и кто-нибудь все время раздраженно говорит: «Да не вертись ты под ногами… пойди в детскую… Сядь где-нибудь в уголке… Не видишь, что не до тебя?» Наконец, мама попросила няню взять меня немного погулять в парк на Тумские горы.

На улицах та же суета, что и дома. У многих домов стоят подводы, грузят чемоданы, корзины, сундуки. Проходит отряд военных, одетых совсем не так, как солдаты, жившие в палатках в поле, неподалеку от нашей дачи, тех, которые бодро распевали, шагая по дороге:

Солдатушки — браво ребятушки,

Кто же ваш отец?

Наш отец — чудо-молодец,

Православный русский царь…

— Казаки! — уважительно произносит старичок, смотревший за тем, как укладывают в бричку его вещи.

Казаки тоже поют, но другую песню. В ней часто повторяется «Гэй, гэй…», но слова мне непонятны.

В парке над Вислой пустынно. По главной аллее бежит мальчик чуть постарше меня, подгоняя палочкой большое желтое колесо. Сидят на скамеечке две старушки в черном и больше никого не видно. В траве лежит большой нарядный мяч и никто им не интересуется. Вдруг няня резко останавливается.

— Матка-боска, Ченстоховска?.. Ой, лышеньки! — восклицает она, указывая на черный столб дыма, вздымающийся вдали — там, где только что был мост. Столб рассыпается, превратившись в серое мечущееся облако. Одновременно до нас доносится грохот. Старушки начинают креститься, и мальчик, уронив колесо, стоит, разинув рот.

— Цо то бэнди? Цо то бэнди? — восклицает няня. — Как же вы поедете, когда моста нет?., в объезд теперь придется. Ай-яй-яй!

Она поворачивается к выходу и, увлекая меня, бежит по дорожке, бормоча под нос по-польски: — Нет, так гулять я не согласна. И зачем ребенку на такое смотреть… Ай-яй-яй!

По дороге домой мы натыкаемся еще на одно зрелище не для детских глаз — несколько простолюдинов сидят на корточках возле огромной лужи и осторожно собирая ковшичками воду, сливают ее в жестяные посудины, время от времени отхлебывая из ковшичка.

— Бочки с монополькой здесь выливали, — снисходительно поясняет няне дворник, стоящий у подъезда. — Это ваш пан распорядился… Ну, а народу жалко, конечно.

Дома мы застаем полный разгром. Обеденный стол накрыт скатертью только с одного конца. Вместо обычного строгого порядка — неразбериха: вскакивают, уходят, возвращаются братья; папа и мама, стоя у окна, продолжают разговаривать о чем-то серьезном. Я, быстро оценив обстановку, наотрез отказываюсь от супа, ковыряю вилкой котлетку и запиваю ее компотом, мисочка с которым почему-то стоит на столе, тут же рядом. После обеда мама берет меня за руку и ведет в детскую. — Вот что, Лялинька, — говорит она. — Мы сейчас уезжаем. Уезжаем на автомобиле и места у нас будет очень мало. Так что ты можешь взять только одну игрушку. Только одну. Выбери сама.

Куклы чинно сидят на диванчике, там, где мы с няней усадили их еще перед отъездом на дачу. Они вопросительно смотрят на меня блестящими глазами. Кукла Зося с завязанной головой полулежит. Она больна.

— А две можно? — решаю я поторговаться.

— Только одну, — твердо говорит мама.

Ну, тогда и выбирать нечего. Я беру на руки мишку, одетого в красную косоворотку и шаровары. Это мой самый верный друг. Он спит в моей кроватке, одновременно со мной болеет, не расстается во время прогулок. Вот только купать его нельзя.

— Выбрала? Ну, а теперь иди, попрощайся с няней.

Это неожиданный удар.

. — Няня с нами не поедет? — испуганно спрашиваю я.

— Нет, Лялинька, она не может. Все ее родные здесь.

— А мы не родные?

Плачущая няня сносит меня вниз. У подъезда стоит большой автомобиль. Шофер в странной шапке, поверх которой надеты очки и в не менее странных перчатках с огромными манжетами, почтительно докладывает что-то папе.

— Ведь я же просил, — говорит папа, обращаясь к маме, которая стоит строгая, в соломенной шляпке с вуалью. — Ведь вас же в автомобиле будет восемь человек…. скажем семь с половиной. Можно брать только самое необходимое. Ну, зачем, например, учебники?.. — Он вытаскивает из автомобиля две огромные связки книг.

— Но ведь осенью понадобятся…

— Купите, возьмете у кого-нибудь… А это что такое? Не поднимешь….

— Коньки, — растерянно отвечает мама.

— Но это же немыслимо. Бросаем все и вдруг коньки…

— Как знаешь… Мне казалось…

— Пани, пани! — испуганно кричит дочка кухарки, кубарем скатываясь с лестницы. — Пани, вы забыли на столике в передней, — она протягивает маме туго набитый кошелек и золотые часики на цепочке, которые обычно покоятся в кармашке на маминой груди.

И тут все начинают смеяться. Я не понимаю, в чем дело, но тоже смеюсь. Папа вытаскивает из автомобиля еще какие-то узлы, и мы начинаем рассаживаться. Последние поцелуи, последние слезы, последние наставления. Шофер нажимает на клаксон, и мы с отчаянными гудками отбываем, начав первый этап своего долгого пути,

— Догоню вас в Петербурге, — кричит нам вслед папа.