Домой с черного хода

Другой раз во главе отряда пришел совсем молодой человек, рыжий и заикающийся. Он, как выяснилось, прежде учился вместе с Таней в музыкальном училище и, увидев ее, сначала смутился, а потом начал говорить громко и дерзко, проходя мимо, толкнул маму, небрежно при этом извинившись. Таня стояла бледная и злая, а он все время заговаривал с ней, называя Танечкой, и звал, понизив голос, куда-то ехать. Солдаты лениво выкидывали из комода вещи, и один сказал: «Невелики, видно, баре — немного нажили». Алеша стоял, прижавшись спиной к печке, и крепко держал меня за руку.

— Ну как, — Танечка, поедем? — спросил рыжий молодой человек, — Нет? Смотрите пожалеете.

— Заберем, что ли? — спросил один из солдат.

— Н-не надо, — заикнувшись ответил рыжий. — Сама придет, а у нас еще шесть адресов.

Когда они ушли, Таня сначала сверкала глазами, топала, кричала: «Низкий негодяй! Он в меня влюблен был, полонез мне посвятил, стреляться хотел… А теперь угрожает!..», а потом повалилась на кровать и плакала взахлеб, а мама с Лидой поили ее водой и успокаивали.

И еще один — самый страшный — обыск. Во главе ворвавшегося к нам отряда шагал человек огромного роста с черными блестящими глазами, похожий на Змея Горыныча. Человек размахивал наганом и с порога начал яростным громовым голосом орать на маму. Выкрикивал отдельные фразы, перемежая их непонятными, отвратительно звучащими словами, заставляя меня замирать от ужаса.

— Генерал, значит ваш супруг? — орал он, наступая на нас с мамой. И вдруг взревел: — А сыны твои где? Говори, где сыны?

— Последнее, что я о них знаю, — говорит мама, и голос ее тверд и чист, как всегда, — мой муж и мои сыновья находились на фронте, защищая свою страну…

— Нет у вас страны, — блестя безумными гдазами кричал он, после чего мы снова выслушали поток непонятных страшных слов. — Кто у вас тут прячется? Колчака поджидаете? Становитесь все в тот угол. Выстраивайтесь! Найдем — всех расстреляю!

Мы стоим молча, рядышком — мама, Таня, Алеша, Лида и я, тут же старенькие муж и жена, недавно поселившиеся у нас. Напротив выстраиваются солдаты, направив на нас винтовки. Тот, что стоит прицелившись в меня, совсем еще мальчишка с круглым простоватым лицом. Нестрашный. Только глаза странные, как будто не видят ничего, как будто ему ни до чего нет дела. На миг это воспоминание пересекается с другим, совсем недавним. Ну конечно же, вот на кого, как две капли воды, был похож тот, другой солдат на границе. Такой же равнодушный взгляд. Слава Богу, вспомнила.

— Барыня, — шепотом начинает Лида — мама делает ей страшные глаза, и она быстро поправляется. — Вера Николаевна, дайте я Лялю к соседям сведу, может позволят, а сама вернусь — надо, так пусть стреляют.

— Спасибо, Лида, не нужно. Уж лучше мы все вместе.

— Вместе, так вместе, — покорно соглашается Лида. Мелкие слезы быстро-быстро бегут по ее желтоватому отечному лицу.

Солдаты, обыскивающие другие комнаты, возвращаются, комната снова полна ими. Никого они не нашли. Старший снова подходит к маме.

— Подполье есть? — хрипло спрашивает он.

— Есть.

— Там, значит, скрываете? Ведите.

Мы всей толпой идем в переднюю, где в пол врезана крышка от подполья с кольцом. Там у нас хранится картошка и бочка с кислой капустой и туда время от времени спускают кота — ловить мышей.

— Кто там сидит? — орет старший.

— Там никого нет, — отвечает мама, на этот раз голос ее непривычно звенит. — Можете сами посмотреть.

— Это уж мы сами решим, как нам смотреть. Эй, ты! — он громко смеется, и от его смеха мне делается страшно, как никогда в жизни. Он тыкает револьвером в Алёшу. — Спускайся первый, я за тобой пойду, а вы, ребята, держите люк под прицелом, если что, стреляйте. И.этих тоже.

— Разрешите, первой пойду я, — говорит мама, делая шаг вперед:

— Не надо, мама, я пойду.

— Вы свой черед не пропустите, мамаша, а сейчас пусть сынок идет. Он первый, я за ним. Если что, первая пуля ему, — он снова смеется.

Алеша выходит вперед. Один из солдат дергает за кольцо, и крышка откидывается. Из ямы подполья вместе с запахом сырости и капусты подымается и расползается по передней жуть. Все застывают. Мама у двери с чужим, сузившимся и заострившимся лицом, держится за горло. Рядом Таня с широко раскрытыми глазами и стиснутыми губами, сбоку старички — квартиранты, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу. Лида, рядом с которой стою я, вся подалась вперед, слезы продолжают катиться у нее по щекам. Она шепчет: «Господи помилуй. Господи помилуй. Господи помилуй. Лешенька! Что же это такое? Господи помилуй!» Остальные молчат и не шелохнутся. Три солдата стоят у ямы, уставив в нее дула винтовок. Один, пожилой, раза два поглядывает на маму и жалостливо качает головой.

Бедный Алеша! Мне хочется броситься к нему, не пустить, но Лида крепко держит меня за руку. «Господи, помоги! «молюсь я про себя, «Помоги нам, Господи. Пошли доброго волшебника, пусть он спасет нас? Господи помоги!»

— Выходи, кто там есть! — орет старший. Они с Алешей подходят к краю подполья, и Алеша шарит ногой ища ступеньку.