Домой с черного хода

И еще раз я просыпаюсь ночью. Мамы рядом нет. В соседней комнате незнакомые голоса. В щелку видно — за столом сидит человек, он что-то пишет на листках бумаги и ставит печать. У стола Паша и еще двое. Человек разговаривает с мамой по-французски, а по-русски говорит как-то странно.

— Так, — говорит он, закончив писать и поставив печать. — Ти будешь Поль Меран, та — Анатоль Бурже, та — Жан Оливье. Запоминайт хорошенько, не как гимназия урок. Ви все служащий французская контора. Уходить сегодня же с французски войска, пока везде беспорядок. Я тоже.

Уже потом я узнаю, что это был учитель французского языка из мужской гимназии, он фабриковал своим бывшим питомцам удостоверения, с которыми те могли покинуть город, находившийся уже во власти красных. Полем Мераном стал мой брат Паша.

Очень холодно и темно. Окна покрыты толстым слоем серого не то льда, не то снега. В комнате топится круглая печурка, которую называют буржуйка. На ней чайник с водой.

— Одевайся как можно теплей, — говорит мама, — и беги к бабушке и дедушке. Скажи, что Таня заболела и я тебя послала к ним. Когда будет можно вернуться, за тобой кто-нибудь придет. Только иди очень быстро — как бы опять что-нибудь не началось.

Таня заболела. Я прекрасно понимаю, что это значит — у нее должен родиться ребенок, но я покорно киваю, натягиваю на себя все, что можно и выхожу на улицу. Вдоль всей Дегтевской выстроен лабиринт из ледяных глыб. Это баррикады. Ледяная стена выше человеческого роста перегораживает улицу. Обогнешь ее, а за ней другая с проходом в другом конце, и так без конца. От ледяных заграждений веет холодом. Я собираю последние остатки храбрости и бегу. Бегу, огибая одно за другим ледовые заграждения. Слава Богу, никто мне не встретился и, слава Богу, путь не так долог. От нашего дома до площади всего три квартала. Пересечь площадь-, по обеим сторонам которой высятся церкви, и — вот уже на углу женская гимназия, Вторая Хаменовская, — по имени купца, выстроившего ее и еще другие учебные заведения в Иркутске — ее окончила Таня и туда же пойду учиться я. А за ней уж и здание Судебной Палаты и дедушкина квартира.

Алеша приходит за мной только через два дня. Все это время в городе не смолкала стрельба и выходить было нельзя. Он приносит известие, что у Тани родилась дочка, которую назовут Марина. Нас поздравляют, называют дядей и тетей, суют какие-то пакетики — подарки и торопят домой — на улицах все еще неспокойно.

— Сегодня расстреляли Александра Васильевича Колчака, — говорит дедушка Алеше. — Скажи маме. Скажи, что смерть он принял геройски. Царствие ему небесное!

Мы бежим домой. Лютый мороз. Глыбы льда отсвечивают голубым. Небо черное, а звезды неприятно-ярки. Звуки редких выстрелов приглушаются ледяными стенами и в ледяном коридоре тихо, и очень страшно! Мне кажется, что и Алеше не по себе — он крепко прижимает к себе мою руку, и мы все прибавляем ходу. Быстрей, быстрей!

Скоро жизнь еще раз делает крутой поворот. Дедушку снова выселяют. Снова начинаются обыски. Электричество не горит. Голодно и холодно. Маленькая Марина часто плачет грустным тихим голосом. Мама говорит, что она голодная, у Тани нет молока. Я хожу за молоком к угрюмой, укутанной в платки старухе, которая живет по соседству и имеет козу, и несу бутылочку домой, осторожно прижимая к груди. Мне тоже часто хочется плакать от голода, но я сдерживаюсь. Расплачивается за молоко мама платьями, посудой, а когда наши богатства иссякают, на помощь приходит Лида — достает из своего сундучка материи, когда-то подаренные ей мамой, и несет угрюмой старухе за молоко для Марины.

Танин муж и Алеша уезжают работать на лесопилку. Они приезжают раз в неделю и сразу же идут на промысел — выламывают доски тротуаров или обугленные бревна из сгоревших во время событий домов. Быстро пилят их и складывают в кухне у стены. Иногда привозят мерзлую картошку, а как-то раз даже бараний курдюк. Это уже пир. Школы закрыты, частные уроки никто не берет. Поэтому мама учится шить ботинки у сапожника из соседнего дома. Из старой гимназической шинели и подметок сношенных мальчишеских ботинок, которые не успели в свое время выбросить, она шьет отличные туфли мне, Тане и Лиде. Еще одну пару Лида меняет на базаре на кусок конины. Во время одного из обысков старый степенный солдат, натолкнувшись на ящик с колодками и инструментами, которыми сапожник поделился с мамой, говорит:

— «Э, да здесь люди рабочие, оказывается, живут». На что молодой отвечает: «Буржуи туману напущают», и пренебрежительно толкает ящик ногой, рассыпав драгоценные мамины гвоздики.