Домой с черного хода

Мама теперь преподает в двух школах немецкий и французский язык и вечером в ликбезе русскую грамоту. Среди ее учеников есть немало бурят. Им нравится, Как она учит, они называют ее «учитерница» и иногда приносят ей гостинцы: кедровые орехи, бруснику и комья масла в газете. Таня выступает на концертах в городе и за городом и иногда получает немного сахара или муки. Нам сейчас уже не так голодно, но очень холодно. Опять мы все ютимся в одной маленькой комнате, опять топится буржуйка, а окна зарастают толстым слоем грязного мохнатого льда.

От папы время от времени приходят письма, написанные карандашом на клочках серой бумаги. Он все еще в тюрьме, но есть надежда, что когда будут освобождать и отправлять домой поляков, уедет с ними и он, поскольку он родился в Польше, и польская комиссия включила его в списки. Мама и Таня все время употребляют в разговоре еще одно новое слово «оптация». Я не знаю, что оно значит, но с его помощью папа, может быть, выйдет из тюрьмы. Я бегу в большую комнату — холодную и пустую, становлюсь на колени перед иконой и горячо молюсь, чтобы это случилось. Тогда и мы с мамой будем пробираться к нему.

В Польшу папа уедет, но уже очень больным и три месяца спустя умрет от воспаления легких в доме у своих близких знакомых — поляков.

Лето. Осень. Снова школа. Учиться весело. Уроков почти не задают, потому что нет учебников и нет тетрадей. Пишем на доске мелом, за которым ездим за город — копаем в каком-то котловане. На уроках русского языка нам читают вслух Пушкина, Лермонтова, Гоголя и новых революционных поэтов, которые по мнению нашей преподавательницы молоденькой восторженной Ариадны Андреевны сочиняют стихи гораздо лучше, чем старые. Кроме того, мы и сами сочиняем стихи и придумываем новые слова. Тут я отличаюсь — придумываю больше всех. Среди новых слов, которыми я обогатила русский язык и «приплечиться», и «телефонить», и «ба-немойка», и «креслосид». В классе меня объявляют чемпионом, но дома, выслушав мой гордый рассказ, мама рассеянно говорит:

— Не понимаю, зачем понадобилось слово «телефонить», когда есть «телефонировать», а слово «прислониться», гораздо выразительней «приплечиться». У нас в школе с этими глупостями, кажется, уже покончили.

А Николай Николаевич добавляет:

— Брось ты это дело. И без тебя много охотников русский язык калечить. А язык-то прекрасный.

К первому Мая мы готовим большую программу, которую — если ее одобрят — будем показывать и в других школах.

За неимением революционных пьес, ставим старорежимную. Я — принцесса, и два Миши — Тарских и Миль — принцы, добивающиеся моей руки. Миша Тарских приводит с собой драгоценные камни, которые рассказывают о себе в красивых стихах:

В нас синий блеск лазури скрыт,

Мы отражаем краски неба,

Но часто тот, кто нас гранит,

Сам не имеет корки хлеба.

Мы считаем, что насчет корки хлеба сказано здорово и не может не понравиться. Второго Мишу сопровождают цветы, которые тоже расхваливают и себя и своего принца.

Репетируем с подъемом.

На генеральную репетицию приезжает представительница какого-то важного учреждения — толстая с колючими глазами дама. Я искоса поглядываю на нее и вижу, что с каждым нашим поклоном, приседанием и красивым четверостишьем ей становится все труднее сдержать ярость. Глаза превращаются в буравчики, а щеки принимают оттенок «нездоровый бордо», как мы говорим. После выступления Резеды, которая сообщает зрителям:

Хоть куст мой не пышен и цвет не богат.

Но издали слышен мой всем аромат, Зато вы найдете везде резеду — И в скромном букете и в царском саду…

Мы, правда, заменили слово «царский», словом «чудный», но моя подружка Галя — Резеда под возмущенным взглядом приезжей сбивается и говорит-таки «царский».

— Спектакль не пойдет, — коротко и сухо заявляет она, обращаясь к Анне Ивановне — неизменному режиссеру и постановщику еще с времен гимназических спектаклей. — Вы, по-видимому, плохо уясняете себе требования времени. Но об этом разговор впереди. Посмотрим дивертисмент.

Хор исполняет несколько революционных песен. Дама кивает — это хорошо. Затем выступает лучшая поэтесса нашего класса Тоня Маркина:

В зале холодной, на колонке высокой, Свежа, как принцесса Весна, Роскошная роза цвела одиноко. Но счастья не знача она…

Дама хмурится и финальную строфу своей поэмы Тоня произносит совсем упавшим голосом:

И плакала роза, ей скучно в неволе.

Ей душно в гостиной пустой

И тянет в далекое снежное поле

К поникшей царице седой.

Дама молчит. Рот ее плотно сжат. Глаза-буравчики сверлят Тоню, Анну Ивановну, меня — конферансье.

— Что еще? — ледяным тоном осведомляется она.

Я объявляю Галю Харитонову. Стихи Марины Цветаевой:

Ты — принцесса из царства не светского, Он твой рыцарь, готовый на все…

Дрожащим голосом начинает Галя, но тут терпению дамы приходит конец.