Домой с черного хода

А затем известие о Перл Харбор. Бегущие по улицам с винтовками наперевес японские солдаты. Насупившиеся дома, тяжелое шарканье солдатских сапог по асфальту. Обыски. Опечатанные радиоприемники. Слушать можно лишь местную радиостанцию, которая неиссякаемым потоком изливает на слушателей бравурные марши и сообщения о блистательных победах японского оружия. Отъезд в концентрационные лагеря англичан, американцев и не признавших правительства Петена французов. Все уверены, что Япония вот-вот объявит войну Советскому Союзу и что тогда будет с нами? А московское радио, которое просунув проволочку под навешанные печати и прильнув ухом к стенке приемника, слушают буквально все, сообщает невеселые новости. В коротких сводках после слов «оставлен нашими войсками» идут названия старинных русских городов. Что происходит? Почему это так?

Но, когда напряжение и тревога достигают предела, приходит радостная весть о разгроме немцев под Москвой и по едва заметному изменению тона передач становится ясно, что сейчас, по крайней мере, японцы в войну против Советского Союза не вступят.

А город по-прежнему хмур, враждебно настроены его теперешние хозяева и, по мере того как меняется к худшему — для немцев ход войны, все злее становятся встреченные взгляды и тем неприятнее бывать на улицах.

Год следует за годом: 1942, 1943, 1944… Жить все труднее и все тревожней, но, наконец, наступает год 1945. 9-ое мая! капитуляция Германии. Советский флаг над рейхстагом в Берлине. Траурные флаги над домами немцев в Тяньцзине. Но все те же бравурные марши по радио, Япония будет продолжать сражаться одна хоть сто лет — до победы! Невыносимо жаркое лето. К ночи все население города высыпает на затемненные улицы, балконы, на плоские крыши. Маленькие дети спят на циновках прямо на тротуарах, бабушки усердно обмахивают их веерами; тут же старики, сидя на корточках, покуривают крошечные трубки с длинными чубуками; дымятся ручейные спиралью свечи, отпугивающие комаров. Молодых людей почти не видно — они избегают попадаться на глаза японским солдатам, ходящим дозором по городу.

А город обволакивает беспокойство. Ползут слухи. Все угнетенно и покорно ждут. Конца войны. Или хотя бы окончания жары.

И вдруг события начинают разворачиваться с головокружительной быстротой: атомная бомба падает на Хиросиму. Советский Союз объявляет войну Японии. В Маньчжурию вступают советские войска и быстро продвигаются к Харбину. Сильный тайфун уносит последние клочья горячего влажного воздуха. И вот уже объявлен час, когда император Японии обратится по радио к народу, и я, подойдя к окну спальни, вижу как в доме напротив наш сосед японец, крупный государственный служащий, одетый торжественно и строго — в визитку — стоит, согнувшись в поясном поклоне перед радиоприемником и внимательно слушает его речь.

Вскоре после этого Тяньцзин взрывается истерическим весельем. В город вступает американская морская пехота. Шагают колонны, едут грузовики и джипы, открытые штабные машины, машины закрытые. Не проходит дня и улицы превращаются в рынок. Вдоль тротуаров располагаются китайцы-торговцы, перед ними груды кимоно и золотом расшитых оби, лакированные коробочки, безделушки из слоновой кости. Уже успели натрофеить. И тут же рядом товары победителей: американские армейские пайки. Громоздятся жестяные банки защитного цвета и в них давно не виданные лакомства: варенье, сыр, кофе, ветчина, шоколад, спаржа, оливки, даже дистиллированная вода, ловко всученная незадачливому торгашу каким-то будущим бизнесменом. Лавчонки и крошечные мастерские спешно преображаются в бары с танцевальным залом на три пары, даже сапожная мастерская неподалеку от нас становится баром «Голубая луна». На прикрытых пикейными полотенцами полках стоят бутылки с подозрительно яркой жидкостью, лампочка замотана голубой гофрированной бумагой. «Титина, май Титина»… хрипло поет мужским голосом старенькая виктрола, и морской пехотинец, совсем мальчик, томно раскачивается на одном месте, сжимая в объятиях хрупкую китаянку. Город заполонен американскими военными. Они ходят ватагами, громко разговаривают, пристают к девушкам, отпускают непритязательные шуточки. Да и что им не веселиться. Война кончена, они победители.

И снова перемена. Тускнеет праздник. Американских солдат, хлебнувших военного горя при взятии японских островов и испытавших настоящий восторг победы, сменяют свежие части — теперь уж вступает в силу воинская дисциплина. Сапожная мастерская начинает заниматься своим прямым делом. Одна за другой открываются конторы и банки; возвращаются служащие, закипает работа. Но концессий больше нет, нет больше муниципалитетов. Нет и английских, французских и итальянских солдат, свирепо дравшихся на футбольном поле после субботнего матча и заканчивавших выяснение отношений в кабаках. Есть только американская армия, которую Чан-кайши просил задержаться на неопределенное время в Китае.