Домой с черного хода

Милый профессор Као. На следующий день после того как мы — по его выражению — спасли ему жизнь, он пригласил нас к себе на чашку чая. Сказать правду, я шла без особого удовольствия. Нам прежде никогда не приходилось бывать в таких роскошных китайских домах. Высоченный каймында, распахнув затейливую калитку, провел нас из первого внутреннего дворика во второй. Мы шли мимо замерзших голых деревьев, которым некогда рука искусного садовника придала форму то шара, то пагоды, то иероглифа и которые были теперь похожи на тени нераскаянных грешников. Над озерцом, покрытым корочкой грязноватого льда, громоздились серые камни, имитирующие скалы, и горбатый мостик вел к игрушечной беседке, прилепившийся к одной из этих скал. Резкий колючий ветер крутил вместе с пылью по дорожкам обрывки веревок, клочки бумаги, тонкую, спиралью завивающуюся стружку, и все казалось мне здесь нереальным и неприятным. А ПОТОМ МЫ очутились В заставленном КНИЖНЫ; ми шкафами и резной мебелью кабинете, и профессор Као, вполне оправившийся после вчерашнего, только очень бледный, угощал нас ароматным чаем, который сам заваривал, не спеша выдвигая ящички специального шкафа и отмеривая ложечкой из слоновой кости точную долю каждого сорта в разрисованный красными и золотыми драконами чайник. На маленьких блюдцах лежали узенькими палочками нарезанные финики и цукаты, миниатюрные печенья, соленые орешки и они же в сахаре. Мы удобно расположились в мягких, вполне современных креслах, а профессор Као сидел перед нами в кресле черного дерева с перламутровыми инкрустациями, с высокой прямой спинкой и твердыми подлокотниками и быстро и ловко перекатывал в ладони два отполированные временем грецких ореха — лучший способ восстанавливать душевное равновесие по утверждению людей знающих. Вопреки моим опасениям, чувствовали мы себя легко и непринужденно, как будто были знакомы давным-давно. Профессор и не думал занимать нас разговором, он весело и остроумно говорил, перескакивая с предмета на предмет. Расспрашивал о домашних — которых всех знал в лицо (а кое-какие сведения почерпнул от каймынды, который, как выяснилось, состоял в дружеских отношениях с нашим поваром). Сообщил, что вся его семья уже недели две как уехала в Гонконг — сын, занимавший крупный правительственный пост, невестка и шестеро внуков. Невестку его я никогда не видела, а вот внуков и внучек видела нередко: тоненькие девушки с распущенными черными волосами выпархивали из дома то в белых шортах и с ракеткой в руке, то в нарядных шелковых халатах, иногда их сопровождали бравые американские лейтенанты; такие же тоненькие юноши с гладко причесанными волосами то красовались за рулем машины, а то возвращались домой верхом на прекрасных холеных лошадках. Так вот, они уехали, а он решил остаться. Слуги все отпущены. За исключением каймынды Чжана. «Но этот меня едва ли когда-нибудь покинет».

Время летело незаметно. Пора было уходить и мы уже поднялись, благодаря профессора за приятно проведенный вечер, когда он вдруг сказал:

— Задержитесь еще немного. Хорошо? Позвольте мне показать вам свою коллекцию старинного фарфора. Но всей вероятности, это последний раз, когда я могу это сделать, а из всех вещей, принадлежащих мне прежде и сейчас, эта коллекция мне дороже всего.

— Мы будем очень рады, только… почему вы думаете, что это в последний раз?

— Ну, ее конечно отберут. Или — если успею — я сам передам вазы в музей. Пожалуйста, пройдите сюда.

Мы шагнули в другую комнату, и я остановилась, встретившись взглядом с хорошенькой совсем юной девушкой в китайском халате с глухим высоким воротником, с двумя недлинными густыми косичками. Ее портрет стоял на узком резном шкафике. Высокие свечи по бокам, бронзовая курительница, над которой вился легкий ароматичный дымок, несколько осенних цветков в плоской вазе.

— Кто это? — спросила я, тут же запоздало сообразив, что спрашивать не следовало, — Какая прелестная!

— Моя дочь, — ровным голосом ответил профессор, и только орехи в его тонких пальцах вдруг ожили и начали свой

нескончаемый хоровод, — Моя дочь Гуй-гуй. Она была убита во время студенческих беспорядков в 1935 году. В Пекине. Горячие молодые головы! Им не нравилось что правительство позволяет японцам хозяйничать в Китае, как в своей вотчине, и они устроили демонстрацию. Ну и вот… Сюда, пожалуйста, в эту комнату.

Мы вошли в высокий просторный зал с красными лакированными колоннами, слабо освещенный свисавшим с потолка резным фонарем. Профессор щелкнул выключателем и скрытые за карнизами неоновые трубки, разом вспыхнув, залили помещение голубоватым светом. По залу были симметрично расставлены узкие длинные столы черного дерева, а на них идеально ровными рядами стояли фарфоровые вазы и пиалы всех возможных цветов и оттенков, изысканных линий и чудесных пропорций.