Домой с черного хода

— Вот смотрите, — эти относятся к эпохе династии Сун, — говорил профессор, указывая на светлые, чуть тронутые желтизной вазы, волшебным светом светившиеся изнутри, рядом с которыми выстроились густо-красные, цвета только что пролитой крови, — А вот эти — современницы Минских императоров. — Хороши, неправда ли? Тогда был в моде бирюзовый цвет — все его оттенки. Эти, — он указал на иссиня-белые гладкие вазы, — обязаны своим появлением на свет капризу любимой жены одного из Канских властелинов…

Мы ходили между столами и рассматривали вазы — синие и терракотовые, с изящными блеклыми рисунками и закутанные в паутину мельчайших трещин, прозрачно-золотистые и тускло-золотые, как осенние листья, аметистовые, с затаенным огоньком внутри, вроде того, что теплится в спелых виноградинах, и совсем черные…

— Какая красота! — одновременно вырвалось у мужа и у меня.

— Я рад, что доставил вам удовольствие, — спокойно сказал профессор, — эти вазы собирали еще мой дед и мой отец. И сам я. Всю жизнь. Ну, а теперь настало время расстаться с ними.

— Вы думаете, что их у вас… реквизируют? — спросил муж.

— Ну, может быть не сразу, но со временем, конечно. Поэтому я и предпочел бы передать их в музей сам. Тогда есть маленький шанс, что они сохранятся, не попадут под горячую руку кому-нибудь из сокрушителей прежних зол.

— Вы считаете, что это неизбежно?

— Если вы укажете мне революцию, которая обошлась без истребления ценностей прежнего ненавистного ей строя, я буду вам весьма признателен. Сам я о таких не слышал, хотя много интересовался этим вопросом.

— Профессор Као, извините мою нескромность, — отважилась я. — Но почему — если вы уверены в этом — вы не уехали со всей вашей семьей в Гонконг, не увезли с собой эту изумительную коллекцию.

— Ради бога, не извиняйтесь. Я понимаю, что это может показаться странным. Видите ли, не уехал я со всеми по несколько причинам. Во-первых, как историк, я не могу пренебречь возможностью взглянуть собственными глазами на историческое событие большой важности и проверить кое-какие свои исторические прогнозы. Куда устремится вскоре моя страна? Ввысь? В пропасть? Или, описав круг, вернется на старую пыльную, но хорошо утоптанную и привычную дорогу? Согласитесь, что наблюдать это было бы интересно. Во-вторых мне надоело бегать. Первый раз моя семья спасалась бегством от приближающегося врага еще в 1900 году. Во время боксерского восстания. Узкие горные тропы, забитые людьми, повозками, мулами. Выстрелы, крики, плач. А до этого прощанье с нашим старым домом, осиротевшим и съежившимся на глазах…

— Этим домом?

— Нет, я говорю о родовом гнезде в Пекине. Удобный красивый дом. Только мне было тяжело жить в нем после… после смерти дочери, и, когда в 1937 мы снова бежали — уже с несравненно большом комфортом — я в него уже не вернулся.

— В 1937 году?

— Да. Когда в Северный Китай вошли из Маньчжурии японцы. Мой сын был в Нанкине. В правительстве. Он задолго до того стал настаивать, чтобы мы уезжали из Пекина и увозили бы все ценности. Мне было в общем все равно в то время, однако, мою жену нельзя было упрекнуть ни в беспечности, ни в медлительности, и мы уехали в Чунцин за месяц до того, как японские танки пересекли границу. — Он на мгновение умолк, и орехи быстрее заработали в его руке. — Так что вы можете себе представить, что мне успели несколько надоесть панические разговоры, предотъездная сутолока, сборы… и я решил сидеть на месте, — И вдруг профессор Као насмешливо улыбнулся, — Думаю, однако, что третья причина самая веская и самая верная. Мне очень наскучило мое большое шумное и требовательное семейство. И больше всех жена сына. Терпеть не могу истеричных женщин и считаю, что корыстолюбие — черту характера весьма распространенную — надо уметь скрывать. Наверное я остался и не позволил увезти эту коллекцию именно из-за жены сына и, если я когда-нибудь об этом пожалею, она будет отомщена. Ну, а сохранить эти вазы я просто не смогу. Отсюда мне придется переехать. Даже, если дом этот у меня не отберут — в чем я сомневаюсь — содержать его в порядке возможности у меня не будет. У меня есть небольшой домик в Китайском городе, переберусь туда и, если и буду о чем-то сожалеть, так только о том, что вы не будете больше моими соседями, — галантно поклонился он мне.

Мы несколько раз побывали у профессора Као в этом скромном жилище, состоявшем из трех одноэтажных домиков с трех сторон замыкавших крохотный дворик, отгороженный от улицы высокой стеной из серого кирпича. Восточный домик занимал сам профессор со своими книгами, в северном помещалась кухня и комната каймынды Чжана, южный снимала какая-то пожилая китаянка с сыном. По фасаду профессорского домика тянулась узенькая крытая галерейка; ковыляя по ней, Чжан приносил неизменный чайник с крутым кипятком, и профессор Као угощал меня душистым чаем и занимательным разговором. Перед отъездом я обязательно должна выбрать время и зайти к нему. Обязательно.