Домовая любовь

губы – дождевые черви,

глазья – щурья,

брови – мохом,

ноги – стволами,

чернила под глазами,

руки – махом,

липкая кожа,

спортивные штаны,

футболка «Мария-Крестина-Ангелина»,

на что я похожа?

Я танцую,

бью по деревянному полу

поддельными кроксами

из «Глобуса» за 285 рублей,

за 285 рублей.

Дача-дача,

ча-ча-ча!

Слева от Жня

линия забора

с калиточной прорезью,

за ней – жизнь леса.

Как я провожу,

это

этим

лето

летом.

Взглядом разматываю

пуповину горизонта,

марево-курево,

справа от Жня —

Северово-Северово,

Кузнечики-Кузнечики,

не допрыгнут до меня,

стрекочут жизнями-пулями,

пинь-разумеется-пинь.

Далековато.

Смотрят на меня дулами

своих окон.

Военные ждали

15 лет между войнами

и получили там квартиры,

в том числе мой одногруппник

по киношколе Олег Матросов.

Но всё пошло не по сценарию:

ни парковок, ни школ, ни больниц.

У стрекочущих нет вопросов?

Стой! Настрекотали отряд вопросов,

жалоб и заявлений.

Олег устроился в ЖКХ начальником,

сам ходил проверять почтовые цинковые ящики,

светофоры,

сажал липы на субботниках,

вотсапил: после меня останутся деревья

для следующих поколений.

Я звала его на дачу-дачу.

Напомни, что ты пьёшь,

вотсапил.

Как сама доеду, там решим,

вотсапила,

мы же никуда не спешим.

Я не знала,

что ты, Олег, умрёшь.

В Кузнечики построили южную хорду,

она обвилась вокруг

шеи моего детства —

панельки, из которой

я быстро выросла,

торчащей посреди поля.

К ней приставили парковку,

«Глобус», «Леруа Мерлен».

Ровно там росли наши

горох и картошка,

теперь маршруточная остановка.

Дача-дача,

ча-ча-ча!

Мы были сыты и почти богаты,

потому что кормились

не только с поля у панельки,

но и с лесного участка,

где потом выросла

дача-дача,

ча-ча-ча,

(и даже целое эс-эн-тэ

людей, желающих

частной жизни и личной собственности),

но и с дедушки-бабушкиного сада у конструкторского бюро,

но и с арендуемых

картофельных грядок.

Сниму не комнату,

сниму не квартиру,

сниму не дом,

сниму не дачу,

а сниму картофельную грядку,

даже две, утыкающихся в границу

почвы с небом.

Нет, найму три, чтобы протащить

семью через 90-е.

А ещё, конечно, мы кормились

с закалиточного леса:

щавелевый суп, крапивный суп,

грибной суп, жарёха из сыроежек,

опяточные закрутки.

Я питалась, как Лешая или Кикиморка,

вышла милая рожа,

на кого я похожа?

Мои родители – археологи-любители —

ещё до дачи и забора

много лет они копали эту землю

и находили уйму всякого-бякого сора:

ракушки из морских до-времён,

а также свиные кости,

битое стекло,

рваные колготки,

чайные ложки,

фарфоровые осколки фигурок

и сервизов

с розовыми розами и позолотой —

советский культурный слой.

На этом участке

ещё до огорода, до дачи, до забора

был свинарник,

при нём что-то вроде закрытого клуба-ресторана.

Сюда приезжали местные партийные верхи,

им зарезали свиней,

им привозили женщин.

Те снимали колготки,

пускали в свою сырую уставшую почву

партийные корешки.

Хрюканье-хлюпанье.

Что посеете,

то и пожнёте.

Мама нашла в огороде голову женщины:

вся в грязи земли,

жёлтые волосы, алые губы,

глаза голубые,

скромный взгляд,

тонкие светлые брови,

нежная шея, белая кожа,

на кого она похожа?

Что стало с её телом?

Пропитанная партийным слоем,

отравленная сви́ньей мочой

почва нашего участка

была дурная, почти бесплодная.

Моя семья заказывала

грузовики чистой почвы,

чтобы сделать

новый слой,

высадить новые культуры,

вырастить красивое будущее.

Но свежее смешалось с прежним,

и всё равно среди

кабачков, огурцов,

клематисов, петуний,

пионов, роз, ирисов

до сих пор попадаются напоминания.

Голова женщины-с-пальчик

лежит теперь на моей веранде

и ждёт, когда отрастут её грудь, плечи,

живот, бока, юбка,

руки, ноги.

Но они не вырастут.

Что посеете,

то и пожнёте.

Я – Жня,

посмотрите на меня!

Дача-дача,

ча-ча-ча!

Я танцую пальцами

по клавиатуре,

наращиваю бока

и новый культурный слой,

ха-ха!

Солнце падает оранжево в Кузнечики,

там древнее городище чахнет,

там свежим-с-прежним пахнет.

Как и всегда, как везде.

Там у Марии – дочери Платонова – была дача.

Дача-дача!

Ча-ча-ча!

Че-че-о!

Эс-Эн-Тэ!

А-пэ-пэ!

Ой, да как это проращивать отца,

ой, да через советский слой,

ой, через советский слой!

Вместе с картошкой, морковью, кабачками,

ирисами, розами, гвоздиками.

Ой, да проращивать отца,

слово-за-словом тащить

через советский слой!

Возделывать слова отца,

хоть неплодородно

через советскую-то землю!

Быть Марией, которая рожает, наоборот,

не сына, а отца своего,

подготовить почву,

пересадить позади меня,

впереди меня,

вокруг меня,

мой культурный слой,

мой культурный слой.

Я – Жня!

Что тут есть у меня

на даче-даче,

ча-ча-ча?

Левый рог лося

(левый-прелевый —

я погуглила картинки),

рог раскидистый,

вырос из головы шестью ветвями,

похож на светлую деревянную ладонь

с потрескавшейся от времени кожей,

лежит на полу теперь без тела и без дела.

Я не знаю, как превратить рог в полку или в украшение.

Споткнулась об него,

вспомнила, что знаю его с раннего детства,

родители привезли рог на дачу-дачу с дедушкиной дачи.

Что странно – бабушка и дедушка не были

мещанами или охотниками,

дедушка любил зверей и природу.

В основание, где спил, вкручен ржавый шуруп,

там, где кость широка, в центре ладони,

дыра от пули,

дыра от пули.

Я спросила у мамы, что это за рог такой,

а это Юра застрелил лося

и накормил весь партизанский отряд.

Знаешь, как бабушка его берегла?