Домовой

Каким бы чужим и неуютным ни был этот новый, большой мир, открывающийся их взору, он был прекрасен. Дождик прекратился так же быстро, как и начался, и о том, что он заходил в город, напоминали лишь мокрые дорожки парка, искрившиеся миллионами крошечных огоньков в свете фонарей. Деревья, со всех сторон обступившие дорожку, словно молчаливые великаны, тихо шелестели листвой. Серебристые тополя, трогательные юные берёзки, по-своему милые в своей обыкновенности, клёны ясенелистные, что люди зовут обычно просто ясенями… И сами ясени, безвольно машущие своими тёмными кожистыми листьями, похожими на руки, словно пытаясь отогнать надоедливый ветерок. Афанасий и Сатирик были так очарованы этими огромными деревьями, этим вечерним, вкусным воздухом, пахнущим мокрой травой, этими серыми, похожими на огромных пушистых кроликов, тучками на небе, что поначалу даже не заметили, как болен парк, как ужасно захламлён он. Повсюду валялись на земле и стояли прямо на скамейках, возле полупустых урн, пивные банки и бутылки. Возле лавочек виднелись кучи окурков, окружённые омерзительным многоточием плевков. Замечательный когда-то парк, по сути, был превращён в гигантскую помойку. Засмотревшись на целую компанию бабочек-совок и мотыльков, порхающих в желтоватом свете фонаря, Афанасий споткнулся о брошенный кем-то посреди дороги полиэтиленовый пакет, набитый пивными банками и прочей дрянью, и чуть было не растянулся на асфальте. Сатир в последний момент удержал домового от бесславного падения. Они присели на лавочку. Афоня растирал ушибленную ногу, а Сатирик извлёк из своей сумки горсть столь полюбившихся ему пшёнок и шумно хрумкал ими. В это время за их спиной раздалось сиплое рычание. Друзья одновременно вскочили со скамейки и резко обернулись.

Из-за куста вышел белый, с рыжими пятнами, пёс внушительных размеров. Шкура его была покрыта боевыми шрамами. Устрашающая пасть оскалена, в глазах, как показалось перепуганному домовому, читалось явное желание перекусить поздними прохожими.

– Анаси Миходич, – пролепетал сатир одними губами, – надо бежать…

– Надо, Сатирушка, только я хоть и в спортивном костюме, а совсем не бегун. Беги ты, ты молодой. Спасёшься, поживёшь… – прошептал домовой в ответ.

– Бросить вас? Ни за что! – заявил сатир громко и решительно, топнув ногой.

В тот же миг собака мощным прыжком бросилась на Афоню. Но страшным зубам было не суждено впиться в тело домового – путь хищнику преградил сатир. Худощавый и хлипкий с виду, Сатирик так ловко боднул пса, сбив буквально в полете, что тот нелепо шлёпнулся на асфальт. Грозный пёс замешкался, барахтаясь и пытаясь встать, буквально на пару секунд. Этой форы сатиру оказалось достаточно.

– Бежим!!! – крикнул он пронзительно, с силой толкая домового вперёд, туда, где посередине большого газона, окружённого живой изгородью из боярышника, возвышалась огромная, раскидистая ива. И Афанасий побежал. Побежал настолько быстро, насколько мог. Только куда ему было угнаться за быстроногим сатиром… Домовой начал стремительно отставать с первых же метров «дистанции». Афоня уже ощущал спиной горячее дыхание страшного пса… И тут Сатирик снова пришёл на помощь. Притормозив на секунду и дав домовому себя догнать, сатир мёртвой хваткой вцепился в его спортивную куртку. Афанасий почувствовал, что его ноги почти не касаются земли, а между тем двигаться он стал гораздо быстрее. Вот уже колючие заросли боярышника… Сатир невероятным прыжком, держа одной рукой живую ношу, перемахнул через них. Бейсболка слетела с головы Афони и повисла, раскачиваясь, на одной из колючих ветвей. А стремительный сатир уже карабкался, скорее даже взбегал, по стволу ивы, по-прежнему волоча за собой домового. На их счастье, дерево росло не прямо, а несколько наклонившись. Лишь усевшись, как куры на насесте, на толстой ветви, метрах в четырёх над землёй, друзья смогли перевести дух. Вернее, дух переводил совершенно запыхавшийся домовой. Сатирик же будто и не устал вовсе. Достав из сумки флейту, он начал наигрывать на ней что-то мелодичное и задумчивое, видимо, надеясь музыкой успокоить пса.

Глава шестая

Внизу бесновался, захлёбываясь собственным лаем, огромный пёс. Музыка на собаку действовала, кажется, скорее раздражающе. Домовой же, судя по его виду, был почти не рад чудесному спасению.

– Как же несправедливо… – причитал Афанасий, сидя на ветке. – Ведь он может нас до утра тут продержать. А при дневном-то свете как мы ТАКИЕ до больницы доберёмся? Бедный, бедный мой хозяин… Когда его увозили тогда, Сатирик, понимаешь, у него были такие глаза, будто он уже знал, что не вернётся обратно!

Сатирик некоторое время слушал причитания своего друга, на секунду задумался, будто взвешивая что-то, и прыгнул вниз.

– Ты что же делаешь, бестолочь ты эдакая, он же тебя сейчас сожрёт, – просипел Афоня.

От ужаса он почти потерял голос. Домовому захотелось вдруг исчезнуть, раствориться в воздухе, на худой конец спрятаться в своей собственной бороде, только бы не видеть того, что сейчас случится.