Домовой

А ведь это были только представители от трёх пернатых народов. Что бы было, если бы деликатный Афоня, дабы никого не обидеть, позвал ВСЕХ своих крылатых друзей! Домовой не менее часа стоял перед открытой форточкой, встречал каждого, здоровался, просил располагаться и чувствовать себя как дома. К слову сказать, все форточки, с тех пор как в квартире появился сатир, были распахнуты настежь почти постоянно. Козлоногий Сатирик пах, как совершеннейший и обыкновеннейший козёл. Открытые форточки помогали лишь отчасти. Пернатым гостям мало что грозило: у большинства птиц весьма слабое обоняние, а вот сам Афоня мучился жутко, чихал и тёр без конца свой внушительных размеров нос.

Вернёмся же на шумную кухню. Слово взяла сова, и птицы сразу невольно притихли и чуть нахохлились. Надо заметить, что дневные птицы совершенно не выносят этих ночных охотников. Стоит где при свете дня обнаружиться сове, все птицы, от мала до велика, окружают её, кричат, а те, кто посмелее, кидаются на пернатую хищницу. И хоть наша сова была персонажем детской сказки, к тому же при очках, птицы, слыша и видя её, чувствовали себя неуютно.

– Дорогие мои пернатые родичи! – начала сова настолько мягко и приветливо, насколько могла. – Нам очень, очень нужна ваша помощь! Вот у этого замечательного домового, которого вы все хорошо знаете, беда: его хозяин в больнице и Афоне очень надо его видеть. Но беда в том, что ни он сам, ни я, ни, разумеется, наш юный друг сатир… Да, кстати, познакомьтесь – сатир, он же Сатирик.

Птицы с интересом посмотрели на козлоногого и козлорогого Сатирика, тихо сидящего в углу на табурете. Сатир единственный из их троицы, кто совершенно не понимал птичьего языка и потому чувствовал себя неловко.

– Так вот, – продолжила миссис Стрикс, – никто из нас троих не знает города: мы с Сатириком прибыли издалека, а домовой наш, как и положено, большой домосед. Друзья, кто из вас знает больницу на улице Фрунзе?

– Я знаю, разумеется… – важно проворковал упитанный сизый голубь с белыми отметинами на голове и крыльях. – Там совершенно замечательная помойка. Да и больные – милые люди, очень любят нас, голубей. Когда выходят на прогулку, угощают нас крошками…

– Так, – прервал самозабвенное воркование Афанасий, – ты проводить нас можешь?

– Мы можем, мы можем! – затрещали наперебой воробьи. – Пока этот толстяк соберётся…

– Что за непочтительная мелюзга! – возмутился голубь. – И на улице вечно крошку из под носа стащить норовят… Я сам провожу. Впрочем, – смягчился сизарь, – воробьи тоже могут лететь. За компанию, так сказать.

– Значится, так, – произнёс домовой задумчиво, – сегодня и выдвигаемся, как стемнеет.

– Почему как стемнеет, Анаси Миходич? – подал голос из своего угла сатир.

– А ты в зеркало на себя посмотри. Как думаешь, не удивятся люди, коль на улице тебя, козлоногого, встретят? Да и я сам не шибко обычно выгляжу. Нам с тобой, кстати, ещё приодеться надо… Поздним вечером идём.

– Не могу я слишком поздно! Я в темноте совершенно не вижу, и все наши – тоже, – сообщил голубь. – Да на чердак я свой хочу успеть вернуться, не ночевать же на улице…

– Ничего, ничего, уважаемый голубь, зато я в темноте вижу просто замечательно, – успокоила голубя сова, – так что, да извинит меня наш уважаемый хозяин…

– Я – не хозяин! Я – домовой! – поправил сову домовой.

– Так, хорошо, да извинит меня наш уважаемый домовой, – продолжила ночная птица, – но наши замечательные друзья проводят меня. Днём, пока будет светло.

– Ведь совы днём не летают! – пискнул один из воробьёв. (Легенды о жутких ночных охотниках, полузабытых большинством городских птиц, он слышал с тех пор, как вылупился из яйца).

– Летают, славный малыш, очень даже летают… Просто обычно не хотят. А я вот очень хочу долететь сейчас до больницы в замечательной птичьей компании. Вечером же, зная дорогу, я сама провожу бескрылых. И ещё: пока я говорила, меня перебили два раза! Какие же вы все невоспитанные… Всем – двойка! – сказав это, сова шутливо прищурилась и поправила очки.

Уже через несколько минут пернатая учительница летела в сторону улицы Фрунзе.

По правую сторону от неё разрезал воздух быстрыми крыльями толстяк-голубь, слева летела галка. Чуть ниже, словно брошенная невидимой рукой горсть камушков-окатышей, неслась стайка воробьёв. Своим звонким чириканьем они предупреждали городских птиц:

– Сова эта – наш друг. Не обижайте её!

Когда на город опустились сумерки, маленький отряд уже был готов к походу.

В проёме форточки бесшумно, словно кошка, вернувшаяся с прогулки, возникла сова. На мгновение повернувшись, она кивнула на прощанье пернатым и, скользнув в глубину квартиры, уселась на спинку стоящего в углу стула. Птица почти не выглядела уставшей. Щуря глаза, то ли от электрического света, то ли от удовольствия, она начала тщательно чистить оперение. Основательно почистившись, сова слетела на пол, аккуратно нацепила на клюв очки, разложила на ковре старый номер газеты, что выписывал Андрей Андреевич, и углубилась в чтение.