Домовой

Сатир же, напротив, дрожал как осенний лист. Он был страшно напуган. Физиономия вздорной старухи очень напомнила ему гарпию[3], которая страшно напугала его как-то в раннем детстве. В то солнечное утро он вместе с тремя юными дриадами играл в жмурки на лесной поляне. Он как раз водил, когда из чащи выпорхнуло существо с лицом злобной, старой женщины и огромными тёмными крыльями. Перепуганные маленькие нимфы тут же сбежали, а он открыл зажмуренные глаза и увидел её. Гарпия была совсем рядом, она смотрела ему прямо в глаза, и от взгляда её было холодно и тоскливо. Прошипев что-то злобное, полуптица-полуженщина исчезла так же быстро, как и появилась. С тех пор он невольно сторонился женщин. Те же, на лицах которых можно было прочитать хоть толику выражения холодной злости, что он видел тогда на жутком лике гарпии, его очень пугали.

Сова подошла к дрожащему как осиновый лист сатиру. Он стоял, уставившись в пол, молча наблюдал, как плевок Яги, подобно кислоте, медленно разъедает палас. Птица коснулась его плеча своим мягким крылом и шепнула ему что-то на ухо. Сатирик сразу перестал дрожать, выпрямился во весь рост и попытался улыбнуться.

Миссис Стрикс же с видом лектора, который готовится донести до своих студентов что-то крайне важное, но внутренне ещё не до конца сформулировал решение проблемы, прошлась по комнате. Её крылья сейчас чем-то напоминали сложенные за спиной руки. Наконец она заговорила, обращаясь к домовому:

– Афанасий Мефодьевич, вы говорили, кажется, что дружите со здешними птицами и язык их вам понятен? Так?

– Да, жалею я их, миссис Стрикс, трудно им приходится в городе, особенно зимой. Да и красивые они… В смысле – вы, птицы, создания… – ответил домовой и слегка покраснел.

– Спасибо, милый друг! – сова кокетливым движением поправила очки и тут же не могла не съязвить: – Но Вы, Афанасий Мефодьевич, уж простите, при всех своих замечательных душевных качествах удивительно не образованы. Вы, кстати, знаете хоть, почему понимаете мою речь, речь своего рогатого юного друга? Он ведь, по логике вещей, должен говорить на языке местности, где возник, на языке эллинов. Так… Вы же не знаете, кто такие эллины… В общем, так, просто запомните: все мы, сказочные существа, говорим на едином сказочном наречии.

Домовой был заметно смущён своим невежеством и всезнанием совы. Впрочем, его главные годы жизни пришлись на эпоху, когда количество сказочных существ в мире уже столь сократилось, что общение с себе подобными стало скорее исключительным событием. Сколько домовых, леших, водяных он знал, так сказать, лично? Деда Никанора, да ещё пару домовиков. Вот и всё его общение с другими сказочными существами. И до встречи с сатиром и совой он был уверен, что говорит на обычном, человеческом, русском языке, языке, который он слышал с детства.

Дружба с птицами, о которой он рассказал сове, началась много лет, а вернее, много зим назад, когда на балконе и за кухонным окном появилась пара кормушек. Приколотил их хозяин. Утром он сыпал в каждую по горсти семечек и уходил на работу, а птицы оставались на попечении домового. Он не менее десятка раз подсыпал в кормушки новые порции семечек подсолнечника, крошек сухарей, что сушил специально за батареей центрального отопления, иногда угощал их и пшёньками (особыми шариками из пшена, что домовые делают сами по особому древнему рецепту и так любят погрызть, отдыхая в углу или за печкой). В самые морозные дни домовой, пользуясь тем, что хозяин на работе, даже пускал птиц в квартиру погреться. Один воробышек-подранок прожил у него за шкафом более месяца, пока не затянулись совсем ссадины на боку – следы кошачьих когтей. Труднее всего для Афанасия тогда оказалось уговорить воробья не чирикать, слыша канареичьи трельки. Именно УГОВОРИТЬ. Свою способность различать в птичьем гомоне отдельные слоги и целые слова домовой заметил почти сразу. Птицы тоже понимали его. Афоня тогда очень удивился, но вспомнил, что очень, очень давно, задолго до того, как у него появился собственный дом, дед Никанор рассказывал ему о домовых, что понимают язык зверей и птиц, словно лешие. Дед ещё говорил тогда, что сие доказывает их с лешими родство. Большого разума был дед Никанор…

– Кхе, кхе! – покашляла сова и добавила тоном строгой учительницы: – Уважаемый домовой, вы меня ещё слушаете? Так вот, вы могли бы позвать сюда, в этот дом, своих пернатых друзей? Нам понадобится их помощь. Ни вы, ни я, ни Сатирик совершенно не знаем улиц этого города. Волшебной ступы, что могла бы нас доставить прямо к больнице, у нас нет. Зато у вас, Афанасий Мефодьевич, есть быстрокрылые друзья, которые везде летают, всё знают… Действуйте, глубокоуважаемый домовой, действуйте!

Глава четвёртая

Такого шума да гама стены квартиры номер 43 ещё не слыхивали: чириканье, клёкот, воркование, хлопанье крыльев… Производили эти оглушительные звуки десяток воробьёв, пара галок и трое голубей, расположившиеся на холодильнике, подоконнике, раковине и на полу кухни. Птицы так шумели, что казалось, их втрое больше.