Домовой

Январь в этом году был снежный, а крыша и так дышала на ладан, поэтому, перетащив лестницу от сарая, в один из ясных деньков я прихватила с собой лопату и отправилась наверх. Кот полез следом, угнездившись возле кирпичной трубы и наблюдая за мной с чувством превосходства. На земле я была куда как уверенней, а теперь невольно замерла, вцепившись в снег кончиками пальцев. Дул ветер, бросая в лицо белую колючую пыль, крыша поскрипывала — не то под тяжестью снега (который, по хорошему, давно следовало сбросить!), не то под моим весом. Опаловое небо постепенно затягивалось легкой дымкой.

Осторожно выпрямившись, я огляделась, с удовольствием рассматривая округу — с одной стороны белая полоса нетронутого снега упиралась в лесную опушку, заросшую кустарником и малиной, с другой — два ряда курившихся дымками домов, разделенных только похожей на прорытую траншею тропинкой. За ними белела похожая на змею с изредка топорщившимися чешуйками-льдинами река, перечеркнутая черной дугой моста, и начиналась собственно деревня.

Красота!

Так подумала я и взмахнула лопатой.

Долбить слежавшийся в лед снег было совсем не радостно. Очень скоро мне стало не до рассматривания красот — на ногах бы удержаться! Лезть наверх я не рискнула, поэтому пока сбивала наст, откуда доставала, то бишь снизу вверх, что тоже устойчивости не добавляло. Может, будь на моем месте оборотень — кошка, та давно бы уже со всем справилась, но лазанье по крышам удовольствия мне не доставляло, поэтому я работала как суровый спартанец — насупив брови и взмахивая ломом, словно копьем.

— Алиса Архиповна!

Вот тут-то казус и случился.

Вздрогнув от знакомого голоса, я машинально повернулась посмотреть, нога тут же соскользнула с неустойчивой корочки льда, начавшей подтаивать на солнце, и, успев только завершающе взмахнуть руками, рухнула вниз. Прямиком в сугроб, который сама же и набросала, пока снег чистила.

Пару минут я молча созерцала выцветшее голубое небо, чувствуя, как лицо присыпает блестящей снежной пудрой, и пыталась понять на каком я свете. Потом в рваном, обрезанном краями сугроба, видимом пространстве появилась голова участкового с расширенными от страха глазами.

— Вы как?

Я попыталась понять, не сломано ли чего и пошевелила ногами.

— Я так и знала, что вы меня не простили. Злопамятный вы человек…

— Вылезайте, — выдохнул он, вытягивая меня на свет божий. Повертел, как куклу, ощупывая, и, только убедившись, что переломов действительно нет, возмущенно заметил: — Ну кто вас просил туда лезть? Позвали бы меня!

— Пока вы не появились, все как раз было в полном порядке! — огрызнулась я, отряхиваясь.

Переругивались мы скорее по привычке, нежели действительно злясь — было видно, что Алексей Михайлович чувствует себя виноватым, а я сдерживала нервное хихиканье, представив со стороны этот полет. Может быть, поэтому все разрешилось к моему удовольствию — я отправилась готовить обед, а он — на крышу, заканчивать начатое.

Поговорить удалось только ближе к вечеру.

— А вы, собственно, зачем приходили? — закрыв поплотнее покосившуюся от холода дверь в сени, я вернулась обратно в дом. Участковый угнездился на моем любимом стуле, слева от окна. Тарелка жареной с грибами картошкой уже почти опустела. Короткий ершик волос влажно блестел от воды, воротник свитера тоже намок — умывался. Тем не менее, нюх оборотня без труда различил терпкий запах мужского пота, туго бьющую по венам разгоряченную работой кровь. Все эти запахи были так непривычны в этом доме, что я невольно остановилась в дверях. И обнаружила, что они в чем-то даже приятны.

— Гришка звонил, — сообщил он, выуживая из миски последний гриб. — Отец Пантелеймон согласился у нас службу провести на крещение — в часовне. И останется, пока нового священника не пришлют.

Взяв в руки кружку, Алексей Михайлович принюхался и с довольным прищуром прислонился спиной к стене. В полумраке, разгоняемом светом двух зажженых ламп, тишине моего дома, наполненной запахами трав, пульс его постепенно успокаивался и это замедляющееся биение приносило мне ощутимое удовольствие, пуская мурашки по коже. Я уселась по другую сторону стола, подтянула к себе одну ногу, угнездив подбородок на колено.

— Это ведь вы Гришку за священником отправили? — спросил он.

Я задумчиво кивнула.

— Боялись, что на кладбище и правда нечисто?

— Можно подумать, вы не боялись! — фыркнула. — Иначе не пошли бы за мной…

Мы помолчали, вспоминая то, что случилось осенью. На каждом из нас эта история оставила свой отпечаток — я вот теперь ни рыба ни мясо, ни человек ни оборотень, Гришка спать по ночам не может, если ставни за замок не запер, а что у вас, участковый?

— Я запрос отправил в епархию и в область, чтобы деньги на строительство новой церкви выделили, но пока еще это случится! — он махнул рукой. — Я отца Пантелеймона хорошо помню. Очень… — участковый помялся. — Верующий человек.

— Фанатик? — догадалась я, начиная понимать, зачем он сегодня явился.

— Скорее очень прямолинейный, — уточнил Алексей Михайлович. И добавил: — Белое у него всегда белое, а черное…