Дон Кихот

Глава 33 о разговоре, который вели между собой Дон Кихот, Санчо Панса и бакалавр Самсон Карраско

Дон Кихот пребывал в глубокой задумчивости, поджидая бакалавра Карраско, который должен был рассказать ему подробно про эту удивительную книгу. Он был крайне поражен, что его подвиги успели уже стать достоянием печати, и решил, что книгу, наверное, написал какой-нибудь мудрец волшебник. Потому ему пришло в голову, что и Дульсинея, наверное, попала в эту книгу, и он встревожился, не сказано ли там чего-нибудь лишнего о ней.

Между тем, пока он предавался этим размышлениям, Санчо вернулся и привел с собою бакалавра Самсона Карраско. Дон Кихот встретил его с изысканной любезностью.

Бакалавр, хотя и звался Самсоном, был небольшого роста, круглолицый, курносый и большеротый, он выглядел большим насмешником, любителем веселых шуток и проказ.

Увидев Дон Кихота, он опустился перед ним на колени и сказал:

— О сеньор Дон Кихот Ламанчский, да соблаговолит ваше величие протянуть мне руку для поцелуя, ибо, клянусь своим званием бакалавра Саламанкского университета, ваша милость — один из самых знаменитых странствующих рыцарей, которые когда-либо разъезжали или будут разъезжать по лицу земли. Да благословит бог Сида Амета Бененчели[69], написавшего историю ваших великих подвигов. Да благословит он и того благодетеля рода человеческого, который перевел его сочинение с арабского на наш родной, испанский, язык для утехи всем людям на свете.

Дон Кихот велел ему встать и сказал:

— Неужели история моя уже написана и автор ее — мудрец и мавр?

— Да, высокоблагородный сеньор, — ответил Самсон, — в настоящее время уже напечатано не меньше двадцати пяти тысяч экземпляров этой истории. Подумайте только: ее отпечатали в Португалии, Барселоне и Валенсии, и ходят слухи, что сейчас печатают в Антверпене. Мне думается, что скоро все народы переведут ее на свои языки.

— Человека добродетельного и благородного, — сказал на это Дон Кихот, — должно особенно радовать, что еще при жизни добрая слава его гремит среди различных народов. Я говорю: добрая слава, ибо дурная слава гораздо хуже смерти.

— Никогда еще ни об одном странствующем рыцаре не гремела такая добрая слава, как о вас, — ответил бакалавр. — Никто из них не пользовался таким добрым именем, как вы. Кто может сравниться с вами безмерным мужеством в опасностях, терпением в невзгодах, стойкостью, с которой вы переносите несчастия и ранения, и, наконец, верностью и постоянством любви вашей милости к сеньоре донье Дульсинее Тобосской?

— Я никогда не слышал, — вмешался тут Санчо Панса, — чтобы сеньору Дульсинею звали «донья»; зовут ее просто Дульсинея Тобосская.

— Ваше возражение несущественно, — ответил Карраско.

— Конечно, нет, — поддержал его Дон Кихот, — но скажите мне, ваша милость сеньор бакалавр, какие из моих подвигов особенно восхваляются читателями моей истории?

— На этот счет, — ответил бакалавр, — мнения расходятся, ибо вкусы у людей бывают различные: одни предпочитают приключение ваше с ветряными мельницами, другие — приключение на сукновальне; многим особенно нравится сражение двух армий, оказавшихся стадами баранов; иные восхищаются приключением с похоронной процессией. Говорят также, что лучше всего приключение с освобождением каторжников и ваш поединок с доблестным бискайцем.

— Скажите-ка мне, сеньор бакалавр, — перебил тут Санчо, — а попало ли в книгу приключение с янгуэсскими погонщиками мулов, когда нашему доброму Росинанту взбрело в голову порезвиться на старости лет?

— В этой книге говорится обо всем! — воскликнул Самсон. — Мудрый автор ничего не утаил из ваших приключений. Он даже упомянул о том, как добрый Санчо летал на одеяле, — ответил Самсон.

— Я летал не на одеяле, — возразил Санчо, — а просто в воздухе, и притом гораздо дольше, чем мне бы того хотелось.

— Я полагаю, — сказал Дон Кихот, — что в жизни каждого человека бывают неудачи и превратности, тем более в жизни странствующего рыцаря; и мудрый историк не должен забывать о них и ограничиваться описанием одних только счастливых приключений.

— И тем не менее, — продолжал бакалавр, — иные просвещенные читатели предпочли бы, чтобы автор не описывал бесчисленных палочных ударов, которые в различных схватках так щедро сыпались на сеньора Дон Кихота.

— Да ведь история должна быть правдивой, — сказал Санчо.

— И все же об этом можно было бы умолчать! — заметил Дон Кихот. — Правдивость книги нисколько не пострадала бы, если бы были выпущены кой-какие подробности, унизительные для героя. Ведь, говоря по чести, Эней не был так благочестив, как говорит Виргилий, а Улисс так хитроумен, как описывает Гомер.

— Совершенно верно, — ответил Самсон, — но одно дело поэма, а другое — история. Поэт может изображать события такими, какими они, по его мнению, должны быть, но историк обязан держаться строгой правды и описывать все так, как оно происходило в действительности, ничего не прибавляя и не убавляя.