Дон Кихот. Часть 1

– Я сам было собрался попробовать написать рыцарскую книгу, – возразил каноник, – соблюдая при этом все перечисленные мною условия. Признаться, я уж написал больше ста листов, и чтобы вполне убедиться, заслуживают ли они того хорошего мнения, которое я сам о них имею, я отдал их прочитать людям, увлекающимся этим чтением, но умным и образованным, и другим читателям невежественным, которые находят удовольствие в чтении разных нелепых рассказов. Как те, так и другие одобрили мое сочинение. Тем не менее, я не смог продолжать своего труда. Причиной тому послужило прежде всего то, что он показался мне делом несвойственным моему званию; затем я бросил свою работу и потому, что так как число темных людей значительней числа просвещенных, то мне и не хотелось подвергать себя несправедливому буду невежественной черни, которая главным образом и занимается чтением подобных книг, хотя я и согласен с тем, что похвала немногих умных дороже похвалы множества глупцов. Но больше, чем что-либо другое, заставила меня бросить свое предприятие мысль, на которую меня навели представляемые в настоящее время комедии. Если эти представления как вымышленные, так и исторические, в большинстве случаев ни что иное, как очевидные нелепости; если, несмотря на то, чернь с удовольствием смотрит их и одобряет; если авторы их сочиняющие и актеры играющие их говорят, что такими эти комедии и должны быть, потому что таких хочет публика, его пьесы, соблюдающие правила искусства, хороши только для трех-четырех умных людей, понимающих их, а все другие не сумеют оценить их достоинств, и что для сочинителей и актеров важнее добыть себе пропитание от толпы, чем одобрение от немногих; – если все это так, то наверно тоже самое случится с моей книгой, при сочинении которой я, нахмурив брови соблюдать все правила и сделаюсь, как говорится, портным Кампильо, доставлявшим нитки и фасон. Не раз старался я убедить авторов, что их мнение ошибочно, что они привлекли бы больше народа и приобрели бы больше славы, представляя комедии, сообразующиеся с правилами искусства, чем посредством представлений нелепых пьес; но они так упрямы, так упорно держатся своего мнения, что никакие доводы, ни сама очевидность не в состоянии заставить их отказаться от него. Помню, однажды говорил я одному из этих упрямцев:

– Помните ли вы, как немного лет тому назад в Испании представляли три трагедии; принадлежащие перу знаменитого поэта наших королевств, в какое удивление, в какой восторг приводили они всех жителей, – безразлично и чернь и образованное меньшинство, доставив актерам денег больше, чем тридцать лучших из пьес, которые были написаны с тех пор?

– Конечно, помню, – отвечал мой писатель, – ваша милость имеете в виду Изабеллу, Фили и Александру?[68]

– Совершенно верно, – ответил я, – я говорю о них. Они конечно соблюдали все правила искусства, и что же? Стали ли они от этого хуже и перестали ли они нравиться всем? Виновата, стало быть, не публика, требующая будто бы глупостей, а виноваты те, которые не могут дать ей ничего другого, кроме глупостей. В Отмщенной неблагодарности, в Нуманции, во Влюбленном купце, нет нелепостей, еще меньше их в Полезном враге,[69] нет их и в других пьесах, сочиненных талантливыми поэтами во славу свою и на пользу кошелька актеров. Я приводил много других доводов, которые отчасти смутили, отчасти поколебали его, но все-таки не сумели вывести из заблуждения.

– Ваша милость, господин каноник, – сказал священник, – коснулись предмета пробудившего во мне давнишнюю злобу к современным комедиям, которая, пожалуй, не меньше, чем злоба, питаемая мною к рыцарским книгам. Если комедия, как говорит Цицерон, должна быть зеркалом человеческой жизни, примером нравов и изображением истины, то каждая из играемых в настоящее время комедий ничто иное, как зеркало нелепостей, примеры глупостей, изображение распутства. В самом деле, может ли быть что-нибудь нелепее в первой сцене первого действия заставить появиться ребенка в колыбели, а во второй – выводить его уже взрослым человеком с бородой на подбородке? Что может быть глупее намерения изображать старика – хвастуном, молодого человека – трусом, лакея – оратором, пажа – советником, короля – носильщиком тяжестей и королеву – судомойкой? А каково правдоподобие относительно времени, в течении которого случаются представляемые события? Разве не видали мы такой комедии, первый акт которой начинается в Европе, второй продолжается в Азии, третий оканчивается в Африке; будь комедия четырехактной, то четвертый акт, наверное, заключал бы в Америке.