Дон Кихот. Часть 1

– Все, что я знаю, – ответил пастух, – это то, что вот уже около шести месяцев – немного больше, немного меньше – к пастушеским шалашам – они в трех милях отсюда – приехал молодой человек, стройный и нарядный, на этом самом муле, который теперь лежит там мертвый, и с тем самым чемоданом, который, по вашим словам, вы нашли и не тронули. Он спросил нас, где самое уединенное и самое дикое место на горе. Мы указали ему на то самое место, где мы находимся сию минуту, и в самом деле, если вы проедете еще полмили подальше, то вам, может быть, даже не удастся оттуда больше выбраться; удивительно, как вы и сюда-то могли попасть, потому что нет ни дороги, ни тропинки, которые вели бы сюда. Выслушав наш ответ, молодой человек повернул своего мула и отправился к тому месту, на которое мы ему указали, а мы остались в восторге от его красоты и в удивлении от его расспросов и поспешности, с которою он направился к этим горам. С тех пор мы его не видали несколько дней, но потом он встретился одному из наших пастухов, загородил ему дорогу и, подойдя к нему, надавал ему здоровых тумаков, кулаком и ногами; потом подбежал к ослице, схватил весь сыр и хлеб, которые лежали на ней, и затем во весь дух пустился бежать и скрылся в горах. Узнав об этом случае, мы – несколько пастухов и я – почти целых два дня проискали его в самой чаще лесов этих гор и, наконец, нашли спрятавшимся в дупле одного большого пробкового дерева. Он со спокойным видом подошел к нам; одежда его вся изорвалась, и лицо так загорело и почернело от солнца, что мы насилу его узнали; только по платью – хотя оно и было изорвано, но мы его хорошо помнили – и догадались мы, что это – тот самый, кого нам надобно. Он вежливо приветствовал нас и в кратких, но прекрасных выражениях просил нас не удивляться его жалкому состоянию, говоря, что это нужно ему для того, чтобы совершить некоторое покаяние, которое он наложил на себя за свои многочисленные грехи. Мы попросили его сказать нам, кто он, но этого вам не удалось добиться от него. Мы просили его также, если ему требуется пища, указать нам, где было бы можно найти его, и тогда мы охотно стали бы ее приносить ему; или если так ему не нравится, то пусть он сан приходит просить пищи, а не отнимает ее силою у пастухов. Он благодарил вас за ваши предложения, извинялся за совершенную им грубость и обещал нам впредь просить пищи ради Бога и не обижать никого. Жилищем же, по его словам, ему служит первое попавшееся место, где застанет его ночь; под конец разговора он так трогательно расплакался, что мы были бы каменными, если бы при этом не заплакали сами, в особенности когда вспомнили и сравнили, каким мы его видели в первый раз и каким он стал теперь. Я уже вам говорил, что в то время это был стройный и красивый колодой человек, в разговоре и во всем обращении которого было столько вежливости и благородства, что и для нас, мужиков, стали понятны его знатное происхождение и хорошее воспитание. Вдруг, прервав посредине свою речь, он умолкает и долго не сводит глаз с земли, мы с удивлением, с беспокойством и жалостью ждем, чем кончится этот припадок. Действительно, когда мы увидали, как он то открывал, то закрывал глаза, то смотрел, ни мигнув ни разу, в землю, как он сжимал губы и морщил брови, мы догадались, что на него нашло безумие, да он и сам вскоре показал нам, что мы не ошиблись, потому что, вдруг рассвирепев, он вскочил с места, где лежал, и с такою яростью кинулся на первого, кто ближе стоил к нему, что, если бы мы не вырвали своего товарища из его рук, он бы убил его, колотя кулаком, кусая зубами и крича при этом:

– А, бесчестный Фернанд! Наконец-то ты заплатишь за твою подлую штуку, сыгранную со мной. Эти руки вырвут у тебя сердце, в котором гнездится множество всяких злодейств, в особенности же вероломство и измена!