Дон Кихот. Часть 2

– У меня их перебывало даже две, – ответил паж, – но как у того, кто до пострижения покидает монастырь, отнимают монашеское платье и клобук, возвращая ему его собственное платье, так и мои хозяева возвращали мне все платье каждый раз, как кончали дела, призывавшие их ко двору, и отнимая ливреи, которые давали мне только для виду.

– Какая ужасная низость! – воскликнул Дон-Кихот. – Но вы все-таки можете себя поздравить, что покидаете двор с таким прекрасным намерением. В самом деле, на свете нет ничего более почетного и, в то же время, более выгодного, чем служить сперва Богу, а затем королю, нашему собственному господину, и, главным образом, оружием, при помощи которого получает если не более богатств, то более чести, чем пиров, как я уже много-много раз повторял. Если правда, что перо принесло людям более имений, чем оружие, то люди оружия обладают чем-то более возвышенным, нежели люди пера, и в них есть несравненно более благородства и блеска, которые ставят их выше всех на свете. Запомните хорошенько то, что я вам сейчас скажу, потому что это очень пригодится вам и принесет вам большое облегчение среди тягостей военного дела: удаляйте от своего воображения все зловещие события, которых вы можете стать свидетелем. Самое худшее – это смерть, но если смерть почетна, то умереть лучше всего. У Юлия Цезаря, этого храброго римского императора, спросили, какая смерть всего лучше.

– Внезапная и непредвиденная, – ответил он.

Хотя ответ этот дан человеком, не знавшим истинного Бога, но это совершенно справедливо в том смысле, что избавляет человека от свойственного ему чувства. Не беда, если вас убьют даже в первой стычке, пушечным ли выстрелом или взрывом мины: это все равно будет смертью, и дело, значит, сделано. По словам Теренция, для солдата лучше умереть в битве, чем остаться живым в бегстве, и хороший солдат лишь настолько славен, насколько обнаруживает повиновение своим капитанам и всем, кто имеет право ему приказывать. Заметьте, сын мой, что солдату приличнее нюхать порох, чем мускус, и если старост настигает вас в этом почтенном, ремесле, то, будь вы изранены, изувечены и искалечены, ваша старость будет почтенна, и даже бедность не сможет омрачить блеска. Впрочем, теперь стараются пристраивать и прокармливать старых и увечных солдат, потому что нехорошо было бы поступать с ними так, как наступают рабовладельцы, дающие своим неграм свободу, когда те состарятся и не могут уже служить им. Прогоняя их из дому под видом освобождений, они делают их рабами голода, от которого освобождает одна только смерть. Теперь я вам ничего более не скажу, кроме того, чтоб вы сели на круп моей лошади и сидели бы там, пока мы не доедем до корчмы; там мы с вами поужинаем, а завтра вы отправитесь далее. Да пошлет вам Господь такой счастливый путь, много заслуживают ваши намерения.

Приглашение на круп паж отверг, от ужина же в корчме не отказался, а Санчо, говорят, в эту минуту промолвил про себя: «Черт его разберет, моего господина! Как может человек, умеющий говорить столько хороших вещей, как он сейчас наговорил, болтав, будто он видел всякие там несуразности в Монтезинской пещере! Что ж, будем как-нибудь выворачиваться». Уже вечерело, когда они подъехали к корчме, к великой радости Санчо, которому было очень приятно видеть, что его господин принимает эту корчму за настоящую корчму, а не на замок, как он обыкновенно делал.

Не успели они войти, как Дон-Кихот спросил у хозяина о человеке с копьями и алебардами. Тот ответил, что он пристраивает своего мула в конюшне. Кузен и Санчо сделали то же самое со своими ослами, предоставив Россинанту лучшее место и лучшее стойло в конюшне.

Глава XXV В которой рассказывается приключение с ревом и хорошенькая история о марионеточном актере, а также о замечательных гаданиях ворожея-обезьяны

Дон-Кихот, как говорится, сгорал нетерпением, услышать чудеса, которые посулил ему человек с оружием. Он пошел разыскивать его там, где тот, по словам хозяина, находился, и, разыскав его, попросил освободить ему сейчас же, не откладывая, то, что он хотел сообщить по поводу предложенных ему на дороге вопросов. Тот ответил:

– Ну, нет, этого так скоро не расскажешь, да и стоять устанешь. Позвольте мне, ваша милость, прежде пристроить здесь моего мула, а потом я вам порасскажу таких вещей, что вы удивитесь.

– Если остановка только за этим, – сказал Дон-Кихот, – так я вам помогу.

И он принялся веять ячмень и чистить стойло – смирение, которое заставило его собеседника рассказать ему то, что он просил. Они уселись рядышком на каменной скамейке, и человек с алебардами обратился так к сенату и аудитории, состоявшим из кузена, пажа, Санчо Панса и хозяина корчмы: