И это каналье милость, да. Однако ж он не утерпел — я опять поддел его и представил в суд, за что он был посажен в смирительный дом[111]
. Я торжествовал, да, я один обладал Анною, да, один. Опять появилась шельма, да, и я опять лишился Анны, которую он переманил к себе дичью, да, дичью, которую он стрелял в княжеском лесе. День и ночь не сводил я глаз, да, сидел в лесе, да, и стерег вора.О-о-о! не напрасно чихнулось мне на дороге — я поспел на бал.
Милости просим, сударь.
Жаль, сударь, что опоздали. Здесь господин лесничий рассказывал нам свой роман.
О, я знаю его, он великий мастер лить пули.
Как? Я лью пули? Кому это ты сказал, молокосос?
Пьяному лесничему.
Лесничему, да! лесничему?
Ну, дураку, если мало для тебя титула лесничего.
Я — дурак, я, да?! Это ты мне сказал, да?!
Видишь ли ты эту палку? Она довольно крепка, чтобы заставить тебя молчать.
Перед тобою молчать?
Выводите его прочь.
К его сиятельству, да! прямо к его сиятельству.
Так и будешь там, где и Вольф.
Что, верно, он здесь про Вольфа врал?
Что здесь братцы за шум происходил?
Роберт вздумал было похрабриться; однако ж мы послали его перед лешими оказывать свою храбрость.
О, ох уж этот Роберт, ни одного разу не проходило, чтобы он посидел тихо. Вот милость ваша, правда, хотя и редко жалуете, но всегда тихо-смирно. Да, сударь, вы к нам редко очень жалуете. Милости прошу садиться. Эй, малый, дай сюда хорошего пива.
Не для меня ли это? Разве ты видел, чтобы я когда-нибудь пил?
Это правда, сударь, но хоть стакан. Сделайте милость, я вам так рад. Садитесь, сударь.
Садиться, брат, некогда; а за твое здоровье выпью. Здравствуй!
Пора, сударь. Мы таки довольно послушали истории про разбойника Вольфа.
Как разбойника?
Ну или вора.
Не лесничий ли сделал его в глазах ваших разбойником и вором?
Ну да разве он не крал дичи в княжеском лесе и разве не сослан он за это в крепость?
Боже мой! Маленький проступок мещанина так увеличен в глазах людей. Отчего ж великие, страшные пороки вельмож остаются под завесою? А! Это оттого, что нет человека, который бы осмелился поднять эту завесу. Вы называете Вольфа вором — вы несправедливо называете его. Бедный, не имущий попитания человек, и за это презираемый людьми, к тому же столько благородный, столько гордый, что не мог принудить себя вымаливать под окном, прибегает к непозволенному, но для него очень простительному средству, — и этот человек делается уже в глазах людей страшным преступником. А человек, отнимающий последнюю копейку? А несправедливый судия, делающий за деньги виновного правым, а правого виновным? Но можно ли исчислить все пороки великих людей? И этих пороков, этих преступлений люди и не видят. Не видят, потому [что] они суть преступления вельмож.
Ну да, первый раз простили его, а он не покаялся да и в другой-таки раз.