Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Ныне же, к концу царствования Филиппа IV, мы стоим на грани между прозябанием и нищетой. Нет более настоящей, доброй работы, и нам остается лишь тяжко трудиться в надежде, что, быть может, перепадет нам какой-нибудь жалкий реал. А как выглядит эскудо или дублон - мы давно забыли... Но, поскольку господь бог положил нам в колыбель дар радоваться жизни, то и не думали мы о старости, не откладывали по медяку от каждого заработанного реала. Не приходило нам в голову что будем мы дряхлы и больны, и вот негде нам преклонить голову... Что выпросим - пропьем, и не остается у нас даже на хлеб насущный. Сделаться приживалом удается лишь одному из пятидесяти, шантажировать кого-нибудь - раз в год привалит счастье, а воровать трудно, да и не всякий умеет, тем более что и красть-то особенно нечего... Вот и тянем мы лямку старости, безрадостной и тяжелой, ожидая, когда же костлявая перенесет нас в лучший мир...

Но, как испанцы, мы имеем права - хотя бы на бумаге - и потому спрашиваем: почему вы не хотите взять нас, хворых, хотя бы в этот склеп, почему не уделите нам миску похлебки и капельку того самого милосердия, о котором написали вы, братья, на воротах своей обители?

- Сегодня никого не можем взять. Мест нет. Может быть, завтра.

- Завтра будет место? Почему же завтра?

- Может быть, за ночь кто-нибудь выздоровеет. Может быть, умрет кто-нибудь и освободит место для вас.

- Дай-то господи, чтоб кто-нибудь освободил для нас место!

* * *

Братия недовольна Мигелем, братия возмущена. Собрались монахи в саду, в то время как настоятель их, Мигель, ухаживает за больными. Ропщут:

- Отец настоятель слишком усердствует в своем попечении о бедных и больных. Ни в чем не знает меры...

- Не только усердствует - самоотвержением своим он обвиняет нас в том, что мы не такие, как он. Изобличает нас в недостатке любви к ближнему...

- По глазам его читаю - он хочет, чтобы и мы трудились ночью и днем, как он...

- Никогда! Наш устав этого не требует.

- Видел, брат, как смотрел он на нас вчера, когда отдавал свой обед нищему? Этим взглядом он и нас призывал поступать так же!

- Этого он не может требовать!

- Он и не требует словами, он примером своим хочет заставить нас...

- Неправильно, когда так буквально исполняет обет чистоты и бедности хотя бы и сам настоятель. Это уже аскетизм!

Движение прошло по монахам, словно ветер по купе дерев, и старший из них возводит на Мигеля такое обвинение:

- Как старший из вас, братья, должен я с сожалением сказать, что брат Мигель пренебрегает миссией настоятеля...

- Да, он ставит под угрозу тихую жизнь обители, нарушает покой, наши благочестивые раздумья, наши молитвы! Ах, какой шум у нас постоянно! Сотни калек осаждают ворота монастыря! А стенания больных лишают нас сна... Вся жизнь обители подчинена его недужным...

- Еще заразу занесет! Я все время твержу...

Старший брат состроил глубоко печальную мину.

- Это еще не все, братья мои. Я бы сказал, что брат Мигель и как глава монастыря ведет себя не должным образом: не заботится о соблюдении устава, не правит монастырским имуществом - это он свалил на меня! - и даже хозяйством обители не занимается, приставив к нему брата Дарио... И где же основное наше дело, где забота о том, чтобы возвещать и укреплять веру в святую католическую церковь?

- Увы! Увы! О, боже милосердый!

- Однако трудами своими он помогает страждущим, - раздался голос в группе монахов.

- Негоже нам обвинять брата, который отдает убогим все, что имеет, прозвучал и другой голос.

Только эти два голоса и раздались в защиту Мигеля. Остальные тридцать монахов кипят неудовольствием:

- Все, что имеет? Нет, брат! Он богаче архиепископа! У него имения, дворцы, вассалы, замки...

- Зато себя он отдает целиком! - воскликнул один из защитников Мигеля. - А ведь это самое ценное! И пищу свою он раздает каждый день! Кто из нас, братья, сумел бы...

- Довольно! - поднял руку старший брат... - Боюсь, брат Мигель одержим себялюбивой жаждой искупить свои... свое прошлое. И, по суждению моему, избрал он неверный путь...

- И нас всех мытарит! - взрывается братия. - Да еще болезнями заразит...

- После долгих, горячих молитв внушил мне господь мысль поделиться опасениями нашими с его преосвященством, высокорожденным сеньором Викторио де Лареда, архиепископом Севильским, который, как нам известно, долгие годы поддерживал добрые отношения с семейством брата Мигеля. Его преосвященство поможет нам советом.

И опять, подобно оливовой роще под ветром, заволновалась толпа монахов, и общее одобрение провожает старшего монаха, который тотчас отправился к архиепископу.

Его преосвященство, внимательно выслушав монаха, долго пребывал в безмолвном раздумье.

- Ждите, святой брат. Посмотрим, - произнес он наконец.

Едва удалился монах, как в приемную ввели Трифона, который уже несколько дней добивался аудиенции.

Трифон ликует. Ведь это все его труды! Это он, исполняя обещание свое, вернул в лоно церкви графа Маньяра, владельца половины Андалузии!