Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- Под личиной милосердия здесь пекутся об отбросах человечества, любого бродягу ставят на одну доску с дворянином! Позор!

На мраморных плитах поднялся гневный ропот.

- Смотрите, развалились на камнях, как змеи на солнцепеке! И город терпит это... Пойдемте прочь, господа.

- Да убирайтесь поскорей! - кричит грубый. - Эта компания не для вас! Тут ведь и камнем запустить могут, ясно?

- Только подойди, оборванец! Я проткну тебя насквозь!

Камни просвистели в воздухе. Зеленая луна глядит с высоты... Глухой удар, вскрик:

- Я ранен! Стража! На помощь!

Насмешливый голос взвился:

- Помогиииите! Компрессы на шишку благородного сеньора!

Дворяне спешно удаляются.

Тихий голос заключает:

- Нехорошо - насилие...

Но грубый резко обрывает его:

- А ты, коли их руку держишь, сейчас тоже по зубам схлопочешь!

Тут больной со стоном упал ничком на мраморную плиту. Женщина вскрикнула:

- Что с тобой, старый?!

Тот, заикаясь:

- Кровь... кровь... хлынула изо рта... О боже!

Женщина в испуге:

- Он умирает! Помогите! Помогите!

Тихий голос, как бы вспоминая кого-то:

- В пятом часу утра часто умирают...

Женщина бросилась к воротам монастыря, стучит, зовет на помощь:

- Достопочтенные братья, здесь человек кончается!

Тишина - такая бездонная, какая бывает, когда она предвещает приближение смерти.

Из ворот выходит Мигель.

Взойдя на кучу мраморных плит, он наклоняется к больному:

- Больно тебе, брат?

- Не больно... Только вот кровь все течет, и холодно... По этому холоду чувствую - умираю...

- Ты не умрешь, - говорит Мигель. - В обители...

- Нет! - перебил больной. - Я хочу умереть на вольном воздухе. Мне бы исповедаться, брат...

Вмешался насмешник:

- Еще бы! Хорош был гусь. У него на совести - ой-ой-ой!

- Отойдите, друзья, - вопросил Мигель. - Он хочет исповедаться, а я хочу его выслушать. Говори, друг, я слушаю.

- Воровал я... Часто воровал. Деньги, хлеб, одежду, даже овцу раз украл. Пьяным напивался и тогда колотил жену и детей. А с одной женщиной... ну, понимаешь. У нее потом ребенок был. А я и не знаю, что с ними... Лгал. Жульничал в картах. И опять крал - унес все, что было в шкатулке корчмаря...

Умирающий замолчал.

- Это все? - робко спросил Мигель.

- Все. Больше не помню.

- Ты никого не убил? - тихо подсказал исповедник.

- Что ты обо мне думаешь, монах? - оскорбленно приподнял голову исповедующийся.

Мигель сжал губы, потом смиренно проговорил:

- Я только спросил. Прости меня, брат.

Потом - тишина, и сверлит сознание Мигеля мысль - как мало грешил этот человек в сравнении с ним самим...

До чего же скверен я рядом с ним!

Свистящее дыхание возвращает его мысли к несчастному.

- Не бойся, милый! Бог простит тебе.

- Правда? - шепчет тот. - Я часто бывал голоден. Потому и воровал...

- Бог уже простил тебя. Верь мне!

- О, это хорошо... Спокойно умру - правда, теперь можно? Совесть свою облегчил...

Мигель молится над обломком человека.

Потом обращается к людям:

- Подойдите! Он исповедался в грехах и покаялся в них. И вот отошел ко господу.

Люди приблизились - медленно, тихо.

- Мы будем бодрствовать над ним, - говорит женщина.

- Бодрствовать над мертвым - невеселое занятие, - ворчит грубый. - Но так уж положено...

- Я останусь с вами, - говорит Мигель.

И стало тихо.

Ночь уплывает, луна закатилась за городские стены, темнота начала рассеиваться.

Рассвет пробивается сквозь тьму.

- Кто похоронит его? - спросил грубый голос.

- Я! - ответил Мигель и, подняв на руки застывшее тело, понес его. Люди молча последовали за ним.

На плите белого мрамора с нежными прожилками темнеет большое багровое пятно крови.

- Вы все еще не верите, что он святой?

Насмешник не верит:

- Ну да! Это его долг. Не более.

А тихий голос уже думает о голодном утре:

- Пора нам. Пора на паперть с протянутой рукой - скоро люди пойдут к службе.

Встряхнулись - то ли от утреннего холодка, то ли при мысли об умершем и разошлись.

* * *

Время летит, и вырастает здание.

В большом больничном зале возводится алтарь, чтоб больные могли слушать мессу и видеть образ божий.

По примеру Мигеля попечение о бедных сделалось модой среди севильского дворянства. Герцоги и графини лично приносят Мигелю денежные вклады на строительство и устройство.

Дон Луис Букарелли, рыцарь ордена Сантьяго, передал Мигелю двадцать четыре тысячи пятьсот дукатов с настоятельной просьбой употребить их так, как, по мнению Мигеля, это угодно богу.

После него приходили многие.

Заказаны койки для больных, мебель и прочее, что нужно.

Затем Мигель призвал Мурильо и поручил ему украсить росписью храм и больницу.

- Я хочу, Бартоломе, чтобы твое искусство принесло радость больным. Хочу, чтобы ты приблизил бога их сердцам. Искусство же говорит громче всякого проповедника.

- Выполню с радостью, - отозвался Мурильо.

Через месяц он пришел снова:

- Я продумал задание, которое доверил ты мне, друг. Я напишу десять библейских сцен.

- Хорошо. Я не стану вмешиваться в твой замысел. И выбор сюжетов предоставляю тебе. Мне бы только хотелось, чтобы на одной из картин ты изобразил ужас умирания и смерти. Сделай это ради меня и в назидание прочим.

Но Мурильо отказывается: