Читаем Донбасский декамерон полностью

В своих воспоминаниях контр-адмирал Кузьма Деревянко, бывший в те дни начальником штаба Одесской военно-морской базы, рассказывает, что однажды в те дни он дозвонился до находившейся на передовой батареи капитана Кузнецова. Телефонист, поднявший трубку, доложился по форме, а потом сказал: «Минуточку!» – и затих…

Деревянко услышал в трубке треск, шум и гвалт. Адмирал решил, что фашисты ворвались на КП батареи, стал кричать в трубку, звать телефониста, но ответом было молчание. И вдруг через некоторое время телефонист заговорил: «Извините, товарищ контр-адмирал отлучился в рукопашную…»

22 августа контрударом советских войск румыны были отброшены с потерями по всему практически фронту, но за Чабанкой остался узкий проход к Одессе, почти никем не прикрываемый. 412‑я оказалась в кольце. Все резервы были задействованы. Что делать?

И тут под рукой у командования оказалось пополнение, прибывшее из Сталино.

Так в этой истории появились сталинские шахтеры.

Верней сказать, их только утром доставили на военных кораблях из Севастополя. Это были 250 из 700 добровольцев, отобранных на шахтах Донбасса из числа передовиков труда. Им предстояло стать морскими пехотинцами в городе русской военно-морской славы, но Одесса на тот момент была важней, и их отправили в распоряжение 2‑го морского полка Приморской армии.

22 августа утром заместитель начальника штаба OOP капитан I ранга Николай Иванов сообщил командованию, что во 2‑м морском полку есть две только что прибывшие на пополнение невооруженные маршевые роты. Шахтеры рвались в бой, но вооружить их было нечем. У них были только саперные лопатки и у каждого по 5 гранат, которые, впрочем, в боевых условиях они еще не применяли.

Времени не было – дорога была каждая минута. Всех шахтеров переодели в тельняшки и объяснили суть задания – умереть, но врага не пропустить. Желающие могли от него отказаться. «Еще чего, – сказали горняки, – не страшней чем в шахте, давай гранаты, поехали! Готовьтесь умереть, парни!»

Дальнейшее журналисты описывали начиная с 60‑х годов по донесениям военных об итогах атаки.

Основным же источником сведений о последнем бое донбасских парней стали воспоминания политрука 2‑го морского полка Семена Ивановича Бондаренко. Вот его рассказ:

«Сначала собрали коммунистов. Объяснили задачу. Сказали: “Нужно выручать береговую батарею”.

“Если враги захватят батарею, – начал назначенный политруком шахтерской роты Иван Алексеевич Пронин, – они ее мощные морские орудия повернут на город. Вы понимаете?” – “Да нас без ружьев, как куропаток, перестреляют”, – перебил кто-то Пронина. “А ты уж и хвост поджал!” – дружно навалились товарищи на бросившего реплику.

Потом собрали всех. Было примерно то же. Кто-то нерешительно сказал: “Без оружия в бой – все равно, что в шахту без отбойного молотка…” – “А по сколько гранат дадут?” – спросил другой. “По шесть-восемь”, – ответил Пронин. “Ничего, – успокоил кто-то, – граната – тоже оружие”. – “Пора, что ли?” – сказал рослый шахтер. В казарме осталось двенадцать человек – раненые и больные. Им передавали наспех написанные письма, просили записать адреса.

По просьбе шахтеров всем выдали тельняшки, кроме гранат дали саперные лопатки. Командиром отряда был назначен старший лейтенант Силин, политруком – Пронин. Когда сели в машины, запели: “Слушай, рабочий, / Война началася, / Бросай свое дело, / В поход собирайся…”»

В ночь с 24 на 25 августа бойцы окруженной 412-й батареи услыхали взрывы гранат, автоматную стрельбу, крики «Ура!», потом молчание. Выглянув из казематов, одесситы увидели убегающих румын и утреннее поле возле батареи, усеянное трупами врага.

Когда рассвело, защитники батареи осторожно подошли к месту боя. То, что они увидели, потрясло их. Сержант-артиллерист Федор Задоя свидетельствовал позже:

«Перед дорогой, в траве, в кустах, лежали трупы румынских солдат с разрубленными головами, плечами, тела погибших наших бойцов в тельняшках, слышны были стоны раненых, ругань, призывы о помощи… Повсюду на земле валялись румынские винтовки. У наших погибших бойцов в руках были зажаты окровавленные саперные лопатки, ножи и те же румынские винтовки с разбитыми прикладами. На обочине дороги сидел старый, с бородкой, боец в мичманке, ему другой боец перевязывал плечо. На груди старика была татуировка – двуглавый орел держал в лапах якорь.

Старик попросил закурить, а потом сказал, что надо найти нового командира – шахтера, он где-то здесь лежит, может жив. Старый моряк был местным жителем, смотрителем какого-то маяка. Он подсел в селе, чтобы показать дорогу к 412‑й батарее, но тоже пошел в бой вместе со всеми. Так мы узнали, что спасителями нашими были шахтеры из города Сталино, которые ценой своей жизни спасли не только батарею, но и Одессу».

Из 250 горняков, пошедших в смертельный бой, выжили только несколько раненых, все умерли позже в госпитале.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дом учителя
Дом учителя

Мирно и спокойно текла жизнь сестер Синельниковых, гостеприимных и приветливых хозяек районного Дома учителя, расположенного на окраине небольшого городка где-то на границе Московской и Смоленской областей. Но вот грянула война, подошла осень 1941 года. Враг рвется к столице нашей Родины — Москве, и городок становится местом ожесточенных осенне-зимних боев 1941–1942 годов.Герои книги — солдаты и командиры Красной Армии, учителя и школьники, партизаны — люди разных возрастов и профессий, сплотившиеся в едином патриотическом порыве. Большое место в романе занимает тема братства трудящихся разных стран в борьбе за будущее человечества.

Георгий Сергеевич Березко , Георгий Сергеевич Берёзко , Наталья Владимировна Нестерова , Наталья Нестерова

Проза / Проза о войне / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Военная проза / Легкая проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее