Донесённое от обиженных

— Определённого решения нас убивать у них не было. Это у того, в кепке, у лопоухого зачесалось — пострелять нас. Я почувствовал по его морде — как он глядел шакалом. Они поехали — он у вожака спросил, и тот согласился…

Заново переживая случай, Байбарин давал выговориться счастливо отпустившей тревоге:

— Лопоухий-то думал: мы мимо поплывём радостные, что живы, — и он нас от души пощёлкает… — Прокл Петрович хотел ветрено всхохотнуть, но смех вышел не совсем приятным, что он и сам заметил, возвращаясь к прежней рассудительности: — Когда мы разгадали, встали и объявили — стрелять в открытую стало не того, вроде как стеснительно…

Изумление избегнутого конца ушло в возглас:

— На каком тонюсеньком волоске держалась наша жизнь! — хорунжий вспоминал, словно любуясь: — Этот за вожаком следил-ждал… Крикни он: «Ну?!» Или просто махни рукой? кивни? Хех-х-хе-еее…

* * *

Баркас шёл серединой реки, обгоняя мелкие частые волны, под округло-заострённым носом бежал низенький вал. Справа по отлогому угорью раскинулась пашня. Добавляя к ней свежечернеющую борозду, пара лошадей тянула плуг, один мужик налегал на него, другой размеренно шагал обочь, погоняя упряжку.

Прокл Петрович, поглядывая, мыслил: правильно ли, что в решающие минуты не открыл он огня? Короткая тужурка прикрывала на спине заткнутый за брючный ремень револьвер…

Когда красноармеец Трифон рылся в имуществе, хорунжий ждал: «Захочет обыскать меня — выхвачу револьвер и хотя б этого убью!»

Но Трифона нацелили на шубу Варвары Тихоновны, до настоящего обыска не дошло.

«Если б они решили нас убить под конец, — размышлял Байбарин, — то оказалось бы, что я зря не стрелял в красного, пока он был в лодке. Возможно, при крупном везении, успел бы снять и вожака с лошади, но это — вопрос. А там нас изрешетили бы…»

Он приходил к тому, что не стоит упрекать себя в нерешительности. «Я была начеку, а всё остальное — воля Божья!» Проверку вещей предвидел и нарочно, чтобы сразу нашли и удовлетворились, припрятал немного денег в баул. Гораздо больше сохранилось за пазухой.

Когда более суток назад он, предупреждённый прапорщиком, прибежал к хозяину снятого домишки: «Нельзя ль нанять лодку?» — тот, любитель-рыболов, регулярно промышлявший осетра, повёл к баркасу. Момент был такой, что приходилось платить, сколько ни запросят (и хозяин не поскромничал). Однако поспешное согласие могло навести на подозрение, и Прокл Петрович недолго, но энергично поторговался. Хозяин послал гребцом батрачившего у него парня.

Плыли весь вчерашний день, ночевали на берегу в пастушьем шалаше — паренёк двух слов не выговорил. Теперь, спустя не менее получаса после избавления, он перестал грести, как бы понукая себя, вдохнул и выдохнул воздух и обратил на Байбарина блестящие смеющиеся глаза-точки:

— Ну-у-уу, взял меня страхолюка! Ка-а-к пуля-то, мол, долбанёт — чай, побольнее, чем кнутом стегнут! — Внезапно он захохотал во всё горло и не утихал минут пять. Затем сказал значительно, с суеверным трепетом: — А вы, дяденька, их на храбрость взяли! — тут смех снова стал душить его: — Пуля-то, хо-хо-хо-о-оо… побольнее, чем кнутом…

Хорунжий сменил его на вёслах. Варвара Тихоновна, считая в душе, что они спасены благодаря самообладанию мужа, тем не менее смотрела сурово в его лицо, упрямо собранное и порозовевшее в пригреве крепкой нагрузки:

— Грех ведь — поклялась. Спаситель сказал: «Не клянитесь!»

Занятый греблей Прокл Петрович выговорил, разрывая слова усилиями дыхания:

— Не согреши…ла! Пра…вду сказала! К кому… едем? К дочери. И… разве мы — белые? Нет!

32

Совсем недавно, стремясь в штаб повстанцев, он уповал, что там будет при месте, на него и жену выделят какое-то содержание. Он был бы доволен и должности штабного писаря.

В неуёмном сердце раскалялись честолюбивые поползновения: постепенно влияя на передовых офицеров, внушить уверенность в единственном, чем можно одолеть красных с их заразными приманками, как то: «декрет о мире», «декрет о земле»… Надо пропагандировать, что большевики — это, во-первых, во-вторых и в-третьих: красный Центр-деспот! Именно его власть как раз и есть, вопреки сладкой лжи коммунистов, — самая хищная, самая опасная для трудового народа тирания! Дутовцы должны объявлять: они борются за то, чтобы не было никакого назначенчества сверху, а власть свободно бы избиралась на местах — при подлинном, а не на словах, равноправии наций, народностей и вероисповеданий.

Увы, старому хорунжему не повезло на слушателей. Попадись ему более терпеливые, они услышали бы то, что могло заронить искру в сердца заядлых монархистов. «Господа, ваши взгляды, возможно, и восторжествуют! — заявил бы Прокл Петрович. — Когда народ опрокинет большевицкий Центр, когда вслед за гнилью аристократии выбросит вон всех сатрапов, всю назначенную сволочь, тогда, отнюдь не исключено, народ захочет избрать и монарха — вышедшего из гущи народной россиянина!..»