Донесённое от обиженных

«Служба зовёт, службист! — мысленно злорадствовал Юрий, ложась на освободившуюся кровать. — Премиленькое самочувствие для хлопот дня!» Расслабленно уплывая в сон, он приголубил мысль: ах, жить бы да поживать в не стеснённой сроками творческой командировке, какие полагаются членам Союза писателей, этого круга избранных, в котором кое-кого недостаёт… Не будь же близорукой, партия: нужен, пойми, нужен тебе писатель Вакер!

Проветрив номер, Юрий нажал кнопку электрического звонка — появившейся горничной было велено сказать официанту, чтобы принёс суп харчо и бутылку «хванчкары» (винную карточку здешнего ресторана гость знал наизусть). Аппетит отсутствовал напрочь, но Вакер, убеждённый в живительности горячего, упрямо съел суп, немилосердно наперчив его. Теперь можно было в полноте интереса призаняться вином…

Вспоминалось, как давеча Марат, донимаемый выспрашиванием о пытках, опускал расширенные подёрнутые слизью зрачки:

— Исключено! В советском государстве этого нет!

(Через год с небольшим, начиная с июля тридцать седьмого, пытки, перестав быть привилегией следователей-энтузиастов, найдут своё постоянное применение в органах — согласно особой секретной директиве).

— Эхе-хе! — с шутливо-показной горечью вздохнул Вакер. — Куда мне, верблюду, знать плакатные истины? — сменив тон, сказал с циничной простотой: — В колхозе ты ему на морду наступил привычно.

Житоров искоса полоснул каким-то дёрганно-вывихнутым взглядом:

— Есть категория нелюдей, которым нет места в социалистическом государстве! Они не должны его законы использовать для прикрытия. Убийцы из белых, из кулаков, поджигатели кулацких восстаний… К этой категории применимы все целесообразные средства…

«Ого, весомо!» — взыграла журналистская жилка у Юрия. Он был уверен «на семьдесят процентов» (оговорку всё же считал необходимой), что, по меркам высшего руководства, Житоров злоупотребляет должностной властью.

«Подбросить в Белокаменной кому повыше — глядишь, и дед не вызволит…» — за стаканом вина он разжигал в себе возмущение садизмом Марата: «Разнуздался, субчик! Перерождаешься в палача».

Кстати, вот о чём бы написать рассказ! Воображение дарило сцены, которые, вне сомнений, потрясли бы читателя… Но к чему думать о том, что никогда не дозволят воплотить? Не полезнее ли решить вопрос: пойти на прогулку или позвать горничную, которая посматривала вполне обещающе?

Рассудив, что гостиница без горничных не живёт, а проветриться — самое время, — он поспешил на улицу. Энергичным шагом, похожим на бег, шёл под высоким, в таявших облачках небом, и было приятно, что весенний свет нестерпим для глаз, а деревья скоро обымутся зеленоватым дымком.

Отдавшись звучащей в нём легкомысленной мелодии чарльстона, Юрий завернул в библиотеку. Его всегда влекли хранилища книг, где можно рыться с шансом напасть на что-либо малоизвестное, но примечательное — стилем ли, постройкой ли вещи.

На библиотеках страны сказывалась партийная забота об идейности, и Вакера заняло, что Есенин, которого пролетарская критика оярлычила как «реакционного религиозника», присутствует на книжной полке. Только что на улице Юрий видел театральную афишу, свежеукрасившую тумбу. Объявлялось: по драматической поэме Сергея Есенина «Пугачёв» поставлен спектакль. Режиссёр — Марк Кацнельсон.

Заметим, что первая попытка поставить «Пугачёва» относится к 1921 году, в котором поэма увидела свет. Мейерхольд задумывал сценически воплотить произведение в своём Театре РСФСР I — но всё так и окончилось проектом.

34

Наутро, в воскресенье, Житоров позвонил в гостиницу и пригласил приятеля к себе домой. Жил в десяти минутах ходьбы. Встретил он Юрия, облачённый в белые вязаные подштанники и в футболку. Ткань обтягивала развитые округлые мышцы ног, скульптурный торс. Марат выглядел выспавшимся.

— И у такого занятого начальства выдаются выходные! — располагающе улыбнулся гость. — Я свидетель редчайших минут.

— Ничего смешного — в самом деле, замотан. И сегодня свободен только до восьми вечера, — слова эти были произнесены со снисходительным дружелюбием.

Житоров занимал трёхкомнатную квартиру в доме, где обитали исключительно ответственные лица. Жена — спортсменка, инструктор ОСОВИАХИМа по управлению планёром, — не пожелав бросить работу, осталась в Москве. Супруги решили «пожить двумя домами» — учитывая, что Марат назначен в Оренбург не навечно.

Вакер прошёл за другом в гостиную. Полы, недавно вымытые приходящей домработницей, поблескивали бурой, со свинцовым отливом краской, что не шла к весёленьким золотистым обоям. Не под стать им был и тёмно-коричневый — по виду неподъёмно-тяжёлый — диван, обитый толстой кожей. Кроме него, в комнате стояли два кресла в чехлах, голый полированный стол, пара стульев, сосновый буфет (точно такой, как в номере Вакера) и тумбочка с патефоном на ней.

— Ну-у, мы на финише? Можно поздравить? — шаловливо и в то же время торжественно обратился гость к хозяину.

По недовольному выражению догадался: поздравлять-то и не с чем. Тем не менее Житоров произнёс с апломбом: