Донесённое от обиженных

– Примите к сведению, - разнервничался Байбарин, - я не собираюсь делить, кто выше, кто ниже: русский, башкир, еврей, калмык или камчадал.

Есаул кашлянул и проговорил ядовито и зловеще:

– Так это большевицкий интернационал. Что же вы всё обиняком да исподволь? Скажите, что агитируете за него.

Прокл Петрович ощутил, как стиснулись его челюсти, он с усилием разжал их:

– Большевики едут на обмане, и тут они - достойные восприемники голштинских деспотов! - объявил он в лицо ненавидящей закоснелости: - Те преподнесли им все условия для заварухи, подарили войну со всеобщим развалом - как же мог не удасться красный переворот?

– Вы ещё, ещё побраните красных-то, - ехидно поддел сотник, - безбожники, мол, кровопивцы, сволочь... И добавьте, что монархисты, духовенство, офицеры - таковы же.

Есаул бросил ему с резким недовольством:

– Это уже шутовство какое-то! - Он повернулся к Байбарину: - Вы, часом, не заговариваетесь - из любви высказывать интересное? - замолчав, постарался придать злому лицу презрительно-уничтожающее выражение.

Ротмистр сидел, несколько смешавшийся и насупленный.

– Я отдаю должное изучению, знаниям... - адресовал он хорунжему, подбирая слова, - о неурядицах наших вы верно... немцы жирок у нас нагуливали, да-с... Но - пересаливаете! - он гасил возмущение вынужденной учтивостью. - Сказать, что мы жили в поднемецкой стране? Мой отец состарился на службе престолу! Образцовым полком командовал и пал в четырнадцатом году. А теперь, если по-вашему, выходит: у него и родины настоящей не было?

По жёсткости момента, наступившего после этих слов, Прокл Петрович понял: сейчас ему предложат покинуть собрание. Он встал из-за стола и, обойдясь общим полупоклоном, направился к двери, чувствуя, как его спина прямится и деревенеет под впившимися взглядами. Его догнал у дверей прапорщик Калинчин, в рвущем душу разладе воззвал жалостливо:

– Как же вы, а-ааа?! - и тотчас ушёл.

* * *

Прокл Петрович, человек весьма-весьма зрелый, несмотря на это - или как раз посему, - был больше ребёнок, нежели огромное большинство юношей. То, что он со своими взламывающими всё устойчивое, с «невозможными» мыслями открылся офицерам, которых впервые видел, выказывает его наивным или даже, на чей-то взгляд, недалёким. Но таким уж вела его по жизни судьба.

После происшедшего он казнился сомнениями: по благому ли порыву разоткровенничался? Не разнежило ль громкое поначалу «чествование» и не взыграло ли у него тщеславие?

Подозрения, надо признать, не вовсе беспочвенные, поили душу разъедающей тоской, и он в сырой, подтопленной избе беспокойно полез в дорожный сундучок, достал Библию и затеял ищуще и углублённо проглядывать её в трепетно-скудном мерцании самодельного светильника.

Заботливая тревога должна была разрядиться и разрядилась улыбкой удовлетворяющей находки. Он прочитал в подъёме заново обретённого восхищения: «Боязнь перед людьми и скрытность ставят сеть, а надеющийся на Господа будет в безопасности».

Тряпичный фитилёк, вылизав остатки жира в блюдце, потух. Прокл Петрович укладывался так и эдак, страдая от неудобства любого положения, пока мало-помалу не впал в забытье.

Проснулся он около девяти утра и увидел: вода уже не покрывает весь пол - лишь у порога стоит лужа. Жена ожидала за столом, который оживляли сухари, луковица, вяленая очищенная рыба. Услышав, что службы у мужа не будет, так как «люди оказались не тех требований», Варвара Тихоновна сказала в спокойном огорчении:

– То-то я проснись - и у меня как ёкнет, и будто кто пальцем перед носом махнул.

Прокл Петрович потирал рукой левую сторону груди: характерный жест человека, для которого крупное невезение - вещь не такая уж незнакомая. Мытарства извилистой дороги в белый стан выявили свою безнадёжную зряшность, и, однако, его поддерживала вера в то, что значение случая многосложно и проясняется не сразу.

Жена заметила, что его глаза запали глубже, а морщины обозначились резче:

– Только не горься.

Разговор обратился к тому, что уже не раз обсуждалось. В далёком посёлке Баймак жила дочь Анна, чей муж инженер Лабинцов служил на медеплавильном заводе. Зять помнился старикам человеком обходительным - и куда же ещё оставалось им держать путь?

Перекусив, хорунжий заторопился на базарную площадь - попытаться подрядить упряжку в сторону Баймака.

На подходе к площади Прокла Петровича перехватил, выбежав из зданьица телеграфа, прапорщик Калинчин:

– Господин Байбарин, вам надо срочно убыть из станицы! Такое делается... - В глазах его тосковало пытливое сомнение. Терзаемый тем, что знал, он решился рассказать.

Была оглашена сводка: на Кардаиловскую движутся силы красных. Офицеры дружно вспомнили высказывания «заезжего», и есаул предположил: он заслан большевиками, которых «так усердно ругал из неумелого притворства». Сотник, не исключая связи «гостя» с комиссарами, сказал, что видит «дело более тонким и тёмным: попахивает каверзами масонской ложи». Ротмистр нашёл эту мысль крайне любопытной...