Донесённое от обиженных

– Да вот гляжу... производственные успехи, как обычно, растут... Ага, отмечается успех другого рода: самогоноварение из зерна изжито. Но из свёклы, картошки - продолжается... - пробегая взглядом столбцы, Марат подпустил саркастическую нотку: - Критика в адрес милиции, прокуратуры... куда смотрят органы на местах?

Он уронил газету на пол:

– Вот что я скажу. Какие ни будь у нас достижения, но и через сто лет самогонку будут гнать!

– Интересное убеждение чекиста! - поддел Юрий и, забирая инициативу, «поднял уровень» разговора: - Я вчера перечитывал Есенина - он бы с тобой согласился. Но я не о самогонке, хотя он в ней знал толк. Его поэма «Пугачёв» - вещь, примечательная прозрачными строками... Между прочим, место действия - здешний край. Ты её давно читал? Помнишь начало - калмыки бегут из страны от террора власти?..

Начальство, продолжил он пересказ, посылает казаков в погоню, но те - на стороне калмыков. Казаки и сами хотели бы уйти.

Он процитировал по памяти:

– «Если б наши избы были на колёсах, мы впрягли бы в них своих коней и гужом с солончаковых плёсов потянулись в золото степей...» - Читал дальше умело, напевно - о том, как кони, «длинно выгнув шеи, стадом чёрных лебедей по водам ржи» понесли бы казаков, «буйно хорошея, в новый край...»

Житоров слушал без оживления, покровительственно похвалил:

– Память тебе досталась хорошая.

Друг, считавший свою память феноменальной, обдуманно развивал мысль о поэме:

– Есенин начал писать «Пугачёва» в марте двадцать первого, когда вспыхнул Кронштадтский мятеж. На Тамбовщине пылало восстание...

Он выдержал паузу и произнёс в волнении как бы грозного открытия:

– В связи с этим создана антисоветская поэма! Воспето, по сути, крестьянское, казачье... кулацкое, - поправил он себя, - сопротивление центральной власти!

Я тебе докажу... - проговорил приглушённо от страстности, с суровой глубиной напряжения. Его лицу сейчас нельзя было отказать в подкупающей выразительности. - Во времена Пугачёва, ты знаешь, столицей был Петербург, из Петербурга посылала Екатерина усмирителей. А в поэме, там, где казаки убивают Траубенберга и Тамбовцева, читаем: «Пусть знает, пусть слышит Москва - ... это только лишь первый раскат...»

Он был сама доверительная встревоженность:

– Ты понял, какое время имеется в виду?

Марат понял. Понял, но не дал это заметить. Мы же заметим относительно фамилии Траубенберг, что уже упоминалась в нашем рассказе. Жандармский офицер, который носил её, не придуман. Возможно, Есенин знал о нём и нашёл фамилию подходящей для поэмы. Или же мы имеем дело со случайным совпадением. Однако вернёмся к нашим героям.

Житоров, скрывая, насколько он впечатлён важностью того, что слышит, сыронизировал в притворном легкомыслии:

– Шьёшь покойнику агитацию - призыв к побегу за границу?

«Индюк ты! - мстительно подумал Юрий. - Будь я в твоей должности - анализом и дедукцией уже вывел бы, кто прикончил отряд!» Его так и тянуло явить этой помпадурствующей посредственности, как он умеет добираться до сердцевины вещей.

– Есенина хают, - сказал он, - за идеализацию старого крестьянского быта и тому подобное, но никто не сомневается, что он - патриот, что он влюблён в Русь. Так вот, этот русский народный, национальный поэт призывает массы обратиться к врагам России как к избавителям... Превозносит Азию, восхваляет монголов. Его Пугачёв упивается: «О Азия, Азия! Голубая страна ... как бурливо и гордо скачут там шерстожёлтые горные реки! ... Уж давно я, давно я скрывал тоску перебраться туда...»

Юрий замер, всем видом побуждая друга внутренне заостриться, обратить себя в слух:

– У Есенина Пугачёв заявляет, что необходимо влиться в чужеземные орды... - «чтоб разящими волнами их сверкающих скул стать к преддверьям России, как тень Тамерлана!» - с силой прочёл он.

Глаза Житорова ворохнулись огоньком, точно сквозняк пронёсся над гаснущими углями. Полулёжа на диване в хищной подобранности, он смотрел на приятеля с въедистым ожиданием.

Тот, как бы в беспомощности горестного недоумения, вымолвил:

– Чудовищно! Другого слова не подберёшь... Поэт, - продолжил он и насмешливо и страдающе, - поэт, который рвался целовать русские берёзки, объяснялся в любви стогам на русском поле, восторгается - мужики осчастливлены нашествием орд: «Эй ты, люд честной да весёлый ... подружилась с твоими сёлами скуломордая татарва».

Гость угнетённо откинулся на спинку кресла и вновь подался вперёд с мучительным вопросом:

– А?.. Ты дальше послушай, - проговорил гневно и процитировал: «Загляжусь я по ровной голи в синью стынущие луга, не берёзовая ль то Монголия? Не кибитки ль киргиз - стога?..»

Вакер простёр руки к окну, словно приглашая посмотреть в него:

– Он уже так и видит на месте РСФСР новое Батыево ханство!

Замечая, как всё это действует на друга, сказал с нажимом язвительности и возмущения:

– Пугачёв выдан сподвижниками из трусости, они купили себе жизнь. Они - предатели! Ну, а кто тот, кого подаёт нам Есенин под видом Пугачёва? Нарисованный крестьянским поэтом крестьянский вождь - призывает вражьи орды на свою родину!