Донесённое от обиженных

– Отец товарища Житорова был комиссар. Вы ведь знали его? А я пишу книгу о войне с белыми, - пояснил он.

– Книгу... - задумываясь, повторил старик. - Хорошее дело!

Гость удовлетворённо кивнул, снял свой красивый реглан, шапку и повесил на вешалку сбоку от двери. Давеча он купил четушку (четвертьлитровую бутылочку) водки и сейчас, перед тем как поставить на стол, дал её хозяину подержать. Тот, к разочарованию Юрия, не стал её разглядывать, а бесстрастно вернул:

– Мои года уже не на питьё. - Упираясь руками в топчан, поднялся на ноги: - Давайте с нами картошку есть.

Вакер восторженно зажмурился и тряхнул головой, будто поесть картошки было его самой вожделенной целью.

Старик кивнул на хозяйку:

– Устинью угостите. А то не станет картошку варить... - и вдруг поперхнулся сухим подкашливающим смехом.

Хозяйка обмахнула тряпкой клеёнку перед гостем, севшим за стол:

– Почему не выпить, когда закуска есть?

Дед поместился на табуретке рядом с Юрием, и тот почувствовал тщательное внимание в его вопросе:

– Вы, стало быть, писатель будете?

– Писатель и журналист. Московский! - произнёс с нажимом на конец фразы Вакер.

Старец следил за ним спокойно и неприятно:

– Сколь в Москве отоваривают хлеба по карточкам?

«Ум, жаждущий сравнений», - внутренне усмехнулся гость, говоря:

– Смотря по какой категории.

– А вы про себя скажите, ну, там насчёт дворника, и возьмём неработающего по старости.

Юрий дал ответы с терпеливой любезностью.

– По низшим категориям - не богаче нашего, - отозвался дед, предоставляя гостю самому решить, огорчён он или обрадован.

Хозяина интересовала цена на постное масло в магазине и на базаре, а также - всегда ли оно есть в магазине и длинны ли очереди? Вопросы того же рода не иссякали, нагоняя впечатление давно копившегося обдуманного запаса. «Кащей въедливый! - восклицал мысленно гость. - А речь, между прочим, какая развитая!» - В удивление начинало ввинчиваться неудовольствие, которое обычно вызывает привязчивая помеха. Свои ответы Вакер уже не перегружал правдой, предпочитая лакировку.

Как только приспела еда, журналист, наметивший этот миг для перехода к натиску, поднял стаканчик и обрушил на хозяина стремительный пафос тоста:

– Вечная память пламенному борцу товарищу Житору!

Дед был сбит с мысли, и гость, спешно съев кислой капусты, воскликнул, дожимая его неукротимостью торжества:

– Вы верили тому, что говорил комиссар Житор! - он опустил на стол сжатый кулак, накрепко утверждая сказанное, а затем спросил на горячем выдохе: - Почему вы верили?

Старец стал словно бы рассеянным и в то же время озабоченным.

– Как было не верить, если... - он примолк, будто намагничиваясь воспоминанием, и проговорил, - если сама его душа, само сердце выражались?

«Вот это произнесено!» - мысленно приветствовал Юрий схваченное, что так и заиграет под его пером. Он тут же копнул золотоносную породу:

– О чём вы сказали сейчас... вы это по нему видели? чувствовали?

Старческое лицо с впалыми щеками было отрешённо-угрюмо. Хозяин с томительным упорством глядел мимо собеседника, говоря как бы самому себе:

– И увидел, и почувствовал.

– И пошли бы без страха за комиссаром Житором?

Старик подумал, в какой-то миг гостю показалось - усмехнулся чему-то своему. Впрочем, это впечатление погасила сумрачная обстоятельность, с которой было сказано:

– Вслед за ним и мне? Ну так и пошёл бы.

«Слова-то, слова! А сам тон! Обезоруживающая естественность! - в Юрии вовсю пел задор искателя. - Вроде и огонёк мелькнул в глазках? В романе - мелькнёт! И выигрышный же будет момент. Старик из самых низов, с которым поговорил коммунист, возглавивший губернию, готов идти за ним на смерть».

– Вы просились в его отряд?

– Да куда мне? Товарищ Житор меня бы не взял.

– По возрасту - понятно, - догадливо заметил Вакер. - Вам и тогда уже сколько было-то?

– Шестьдесят, видно... память плоха.

– Память у вас - хо-хо-о! - гость пылко потряс поднятой рукой. - Вы понимали характер комиссара, - продолжил с миловидно-уважительной миной, - он был полон решимости, отваги... Как бы вы от себя об этом?

– Пощады не знал, - сказал Пахомыч кротко.

Вакер, на мгновение затруднившись, перевёл это в том смысле, что слышит саму бесхитростность. Старик всей душой за непримиримость к классовому врагу. Вот он, мудрый-то народный опыт! Переданный со всей правдивостью - так, как открылся сейчас, - он станет солью романа...

Что ж, пора подобраться и к одной наизанятной неясности.

– Мы говорили с товарищем Житоровым, с Маратом Зиновьевичем, - приступил вкрадчиво Юрий, - говорили о том, что-о вы сторожите... - он сжал губы, показывая мысленное усилие выразить нечто, требующее особо осторожного внимания. - До вас сторожами были... люди нечестные. Нехорошие. Копались в яме, обыскивали трупы, раздевали... Вы... - проникновенно вымолвил гость, - ничего такого не делаете... - он замер, будто приблизился к птице и боялся вспугнуть.

Пахомыч взял из миски очищенную горячую картофелину, подул на неё, посолил и стал есть.

– Не делаете... - повторил Вакер ласковым шёпотом и выдохнул: - Почему?