Доникейское христианство (100 — 325 г. по Р. Χ.)

Католическая церковь изначально была основана Христом на одном лишь святом Петре, чтобы, несмотря на равенство апостолов в плане власти, единство оставалось самой сутью ее существования. С тех пор церковь оставалась едина в непрерывной преемственности епископов, словно единственное солнце, лучи которого расходятся повсюду. Попробуйте отделить от солнца один луч, — так и единство света не допускает расколов. Отломите ветвь от дерева, — и она не принесет плода. Отсеките ручей от его истока, — и он высохнет. Вне этой эмпирической ортодоксальной церкви, организованной епископально и централизованной в Риме, Киприан вообще не мог вообразить себе христианства[268] — не только среди гностиков и других радикальных еретиков, но даже среди новациан, которые не отличались от католиков основными положениями учения и только избрали альтернативного епископа в интересах своей строгой дисциплины покаяния. Тот, кто отделяется от католической церкви, — чужой, мирской человек, враг, он сам себя обрекает на осуждение, его следует избегать. Кому церковь — не мать, тому Бог не может быть Отцом[269]. Как никто из бывших вне ковчега Ноя не мог спастись во время потопа, так никто из находящихся вне церкви не спасется[270]; она одна — носительница Святого Духа и всей благодати.

В спорах о крещении еретиков Киприан настаивал на принципе исключительности еще более последовательно, чем римская церковь. Он полностью отвергал подобное крещение, в то время как Стефан считал его действительным, то есть, строго говоря, признавал возможность рождения свыше, а следовательно, и спасения, вне соборной церкви. В этом вопросе даже римская система, обычно такая последовательная, оставляла лазейку для широты взгляда и по сути отказывалась от своего теоретического принципа исключительности. Киприан же придерживался этого принципа, — но, претворяя его в жизнь, он был вынужден выступить против папы, в котором признавал преемника Петра и видимый центр единства, — а тем самым Киприан отрицал высшее право Рима на решение проблем и существование непогрешимой инстанции для улаживания доктринальных разногласий и протестовал против отождествления церкви вообще с церковью римской. Если он имел право на такой протест во имя строгой исключительности, то разве Греческая церковь и тем более евангельские церкви не имеют гораздо больше права протестовать против римской исключительности во имя более свободного и всеобъемлющего представления о Церкви?

Мы свободно можем признать глубокую и прекрасную истину, лежащую в основе этого древнего католического учения о церкви, а также историческую важность этой истины как в тот период гонений, так и для великих миссионерских свершений среди варваров в средние века, но мы не можем игнорировать тот факт, что отчасти это учение о церкви было основано на ложном выводе, который с течением времени, после объединения церкви с государством или, иначе говоря, с миром, стал все сильнее и сильнее бросаться в глаза и вызвал внутренний протест, который все время усиливался. Этот ложный вывод — слепое отождествление духовного единства церкви с единством ее организации, настаивающее на внешнем единообразии в ущерб свободному развитию, смешение могущей ошибаться эмпирической церкви, или временного этапа развития христианства, с идеальным и вечным Царством Христа, которое не будет совершенно в своем проявлении до славного второго пришествия своего Главы. Принцип Писания «вне Христа нет спасения» был извращен и сведен к принципу Киприана «вне [видимой] церкви нет спасения», — и оставался всего лишь один шаг до фундаментального заблуждения римского католицизма: «Вне Римской церкви нет спасения».

Никакое стремление к внешнему единству не могло воспрепятствовать существованию различий между Восточной и Западной церковью уже в тот ранний период — различий языка, обычаев и богословия, — различий, которые позже привели к расколу, продолжающемуся по сей день.