Донор

На втором этаже он остановился и осмотрел двери комнат, издалека, от лестницы, боясь приближаться к ним. И если бы все три были закрыты, он бы не стал заглядывать в комнаты. Он просто развернулся бы и ушел. Но средняя дверь, ведущая в детскую, была открыта. Монстры выбирают слабых. Именно поэтому они выбрали первыми Стасика и Кроху. Алексей подошел и заглянул внутрь. Он еще никого не видел, но слышал. Густое шуршание, вязкое сцепление грифеля карандаша с волокнами бумаги он узнал тут же. Кроха? Он шагнул через порог и замер. Шуршание карандаша стало интенсивней, будто художник наносил штриховку.

Алексей увидел сгорбленную фигуру. Человек сидел на полу и рисовал. Страхов не мог разобрать, мужчина это или женщина, взрослый или ребенок. Но ему почему-то хотелось думать, что это его Кроха, родной человечек, который четыре года как похоронен на городском кладбище.

Скорбь рвала душу. Алексей не смог сдержать слез. Соленые ручейки потекли по руслам-морщинам, огибая щетину.

— Кроха, — прошептал он и попытался улыбнуться.

Шорох стих. Плечи фигуры распрямились, и теперь Алексей видел, что перед ним девушка. Она прислушивалась. Страхов подошел ближе.

— Кроха?

Девушка вздрогнула, но так и не обернулась.

— Это я, папа, — произнес Алексей.

Он попытался представить, как бы выглядела дочь, если бы… не умерла. Она умерла! Его обманули! Твари заманили его сюда! Девушка на полу начала поворачиваться к Страхову. Он готов был увидеть ухмыляющегося мертвеца, бледную кожу и черные глазницы с затаившимся где-то внутри злом. Но на него посмотрела девушка. Обычная живая девушка — красивая, но ему незнакомая. Хотя что-то было в ней… Она чем-то напомнила Алексею его недавнюю знакомую — Наташу.

Девушка улыбнулась ему и показала рисунок. Алексей всмотрелся в серые контуры и жирные штрихи. Даже нехватка света не помешала Страхову понять, что на рисунке он.

* * *

— Костя!

Кабанов дернулся. Посидел секунд пять, соображая, действительно ли он слышал собственное имя. Когда его позвали вновь, побежал к кабинету. Уже в комнате он ожидал увидеть кого угодно — от мальчика с неваляшкой в руках до обнаженной женщины верхом на отце, но увиденное его ошарашило. Отец сидел опершись о спинку кровати в изголовье. Взгляд прыгал от Кости к Фариде, от Фариды к Косте. Взгляд человека внезапно пробудившегося. Он пытался понять, где он и как здесь очутился.

— Папа, — произнес Костя.

Отец посмотрел на сына. Взгляд стал осмысленным, будто он узнал Константина, но потом старик посмотрел на свои руки. Поднял одну из них и растопырил пальцы, наблюдая за каждым движением.

— Папа, — Костя не сдержал слез радости. — Папа…

Он подошел к старику и наклонился, чтобы обнять, но Виктор Афанасьевич отстранился. Сначала. Потом все-таки подался вперед навстречу объятьям. Костю удивила сила, которой обладал старик. За год бездействия мышцы вряд ли способны осилить подъем ложки, если, конечно, его отец не стал былинным персонажем.

— Сегодня приедет Кирилл Егорович, — сказал Костя, отстранившись.

Виктор Афанасьевич посмотрел на сына, не скрывая недоумения. Он не знал, о ком говорит Костя.

— Доктор, — пояснил Константин. — Он осмотрит тебя. Но судя по тому, что я вижу, ты мог бы и сам к нему дойти. — Костя не скрывал радости.

— Может, погулять пойти? — спросила Фарида. — На заднем дворе беседка…

— Хорошая идея, — улыбнулся Костя. — Как ты, пап?

Старик попытался улыбнуться, но эта гримаса скорее была ухмылкой. Грязной ухмылкой. Но даже это не смогло омрачить чуда. Костя забыл о неваляшке, о ночной гостье, об ухмыляющемся мужчине в углу спальни, он забыл обо всем. Его отец выздоравливал.

Глава 8

Кирилл Егорович приехал к обещанному времени. Деловито поприветствовал хозяев и прошел в кабинет. Костя последовал за ним. Осмотр занял около часа. Доктор трогал руки Виктора Афанасьевича, сгибал их и разгибал, ощупывал спину, разводил ноги, усаживал старика, цокал языком, морщил лоб и что-то записывал. Косте не терпелось спросить, что с отцом, но он решил не мешать. Год ждал, а час уж как-нибудь выдержит. Костя не был силен в медицине, но очень боялся, что это резкое, если не сказать волшебное, исцеление не что иное, как кратковременный дар перед ухудшением. В их случае — хуже только смерть. Костя разволновался и никак не мог унять дрожь в руках и коленях. Почему-то он не хотел, чтобы его видела в таком состоянии Фарида.

— Ну-с, — протянул Кирилл Егорович, когда закончил писать и, отложив ручку, посмотрел на Костю. — Пациент скорее жив, чем мертв.

Костя вздрогнул и, только когда увидел грязную ухмылку (именно грязную) на лице эскулапа, понял, что он шутит. Грязно, черно, но шутит.

— Что с ним? — сипло спросил Костя, когда они вошли на кухню.

Доктор посерьезнел.

— Каким-то чудом ваш отец выздоравливает.

Костя так же счел все происходящее за волшебство, за чудо, но все равно спросил:

— Почему чудом?

— Молодой человек, вы меня чаем не напоите?

Костя кивнул и пошел к плите ставить чайник.