Донская армия в борьбе с большевиками

Уже темнело, когда моя подвода начала подниматься на пустынный крутой спуск в Ростов, и вдруг я увидал впереди черную массу, которая двигалась не только прямо по мостовой, но и по тротуарам. «Держи к фонарному столбу – сомнут», – бросил я вознице и вылез из повозки. Это проходили кубанские части, в черных бурках, накинутых на плечи, шли они без всякого порядка, потоком. «Какого полка?» – «Уманского…» Я пропустил человек десять. «Какого полка?» – «Лабинского…» Порядка никакого, части смешались, а что же мне делать? «Кто здесь офицеры?» – «Я, полковник (фамилию не помню)». Я пробиваюсь к нему: «Скажите, пожалуйста, Ростов еще в наших руках или нет?» – «Ничего определенно сказать вам не могу – видите, что происходит…» Я, выждав, пока поток не поредеет, поворачиваю назад.

Мы доходим до станицы Екатерининской Кубанской области и там останавливаемся. От когда-то многочисленной 1-й Донской гвардейской дивизии[308] осталось маловато: большие потери в боях да, пожалуй, еще больше скосил тиф.

У меня последнее время часто бывали сильные головные боли: были ли это последствия контузии или тифа? Единственным спасением были покой и сон, а поэтому в канун нового 1920 года, когда наши офицеры собирались его встретить, то я, ложась спать в 8 часов вечера, попросил, чтобы меня не будили и справляли бы праздник без меня. Но вот кто-то меня будит… вскакиваю… головная боль прошла, выспался, чувствую себя великолепно. Около меня полковник Афанасьев: «Только что вахмистр доложил, что из батареи сбежало пять казаков. Мы, как видите, ничего не можем сделать, вся надежда на вас, ведь вы же понимаете – какой это скандал!» И вот в ночь нового 1920 года в сильный мороз я догнал сбежавших казаков и вернул их в часть. Позже я попросил разрешения выступать на суде, и оно мне было дано.

«Господа офицеры, – обратился я к суду, – мы только что оставили наших дорогих, близких, родных, наши семьи. Все наши мысли – там, с ними, мы мучаемся, но у нас есть сознание долга, дисциплина, и мы стараемся скрывать наши чувства, а что можно требовать вот, например, с Соловьева?..» Я указал на одного из подсудимых, розовощекого маленького казачка, которому по виду нельзя было дать больше 17 лет. «Чувства долга у него еще совершенно нет, а дисциплина едва его коснулась, и если вы спросите его, почему он бежал, то я ничуть не буду удивлен, если он вам ответит: хочу домой к маме…» Конечно, и все судьи переживали то, о чем я говорил, но все же такой проступок нельзя было оставить совсем без наказания, и поэтому было вынесено постановление: «30 плетей и вернуть в часть». В то время я никак не мог предполагать, что в скором времени судьба сведет меня с Соловьевым при совсем других обстоятельствах.

Простояв некоторое время в Екатерининской, нас двинули через Екатеринодар дальше. В Екатеринодаре мы пробыли всего пару дней, и в первый же день В.М. Нефедов, вернувшись с прогулки по городу, сказал мне: «Знаете, я здесь нашел своего старого знакомого кубанского сотника Задорожного, я получил от него приглашение нас с вами навестить его сегодня вечерком». Я вначале отказывался, так как мне что-то нездоровилось, но он настаивал: «Ну! Что вы, право, послушаем хорошую музыку, пение, немного встряхнемся!..» Пошли. Действительно, были музыка, танцы, пение, но у меня болела голова, и чувствовал я себя неважно. Тогда я совершенно не предполагал, какую колоссальную роль сыграет это мимолетное знакомство в моей судьбе.

В станице Ильской мы остановились окончательно, получив как общее задание – борьбу с зелеными, но через несколько дней получили и более конкретное задание. Возле станицы Славянской около 3 тысяч кубанцев, находившихся в лагерях Таманского отдела, отказались идти на фронт, и наша Донская Гвардейская бригада получила приказание их «вразумить», пока они еще не успели присоединиться к зеленым, отряд которых, и довольно сильный, под командой кубанца сотника Пилюка находился поблизости от лагеря. Мне было приказано с двумя орудиями занять позицию прямо против лагеря, где, окруженные нашей бригадой, численностью всего лишь в 400 человек, весь отряд непослушных был выстроен в несколько рядов по линейке. Некоторое количество их было выпорото. Впечатление от этого осталось очень тяжелое. Когда мы «нажали» на отряд Пилюка, то он, зная великолепно местность, переправился через Кубань и ушел в горы через станицу Ильскую, где у нас оставался лишь обоз и вся канцелярия. Отступление зеленых было настолько спешно, что они, проходя через станицу, никого не тронули, но мы, вернувшись, долго потешались над делопроизводителем, уверяя, что нам известно, что он с кассой сидел под кроватью во время прохода зеленых.

Войсковой старшина Нефедов заболел тифом, но хотел обязательно остаться при батарее и лишь после долгих моих уговоров согласился выехать в Новороссийск с вестовым. Расстались мы очень трогательно и очень надолго.