Дорога

Люба усмехнулась, потерла ладонью лоб.

– Да, Родику это будет не по зубам. А я все-таки хочу, чтобы ему было хорошо, легко, чтобы никакие неприятные вещи у него со мной не связывались.

– У вас, Любаня, настолько очевидная ситуация, что интимная близость в нее никак не вписывается, ну никак, с какой стороны ни посмотри. У вас получится график, потому что ты всегда точно знаешь, когда он был у нее, а когда твоя очередь.

– Надо же, – Люба снова улыбнулась, – а мне и в голову такое не приходило. Ты права, Томка. Я же всегда точно знаю, когда он поехал к Лизе, он всегда звонит и предупреждает заранее, и если из дома к ней едет, тоже меня заранее ставит в известность. Конечно, при таком раскладе я всегда буду знать, что он был у любовницы, и, значит, сегодня не моя очередь. Более того, я даже буду знать, когда у нее месячные.

– Вот именно. Теперь ты понимаешь, что произойдет? Сейчас ситуация тяжелая, но она чиста, а при возобновлении интима появится какая-то гадость. Ты будешь знать, что в среду он был у Лизы и в следующий раз собирается к ней в субботу, стало быть, в четверг или в пятницу – твоя очередь.

– Ну и перспективку ты мне нарисовала, – засмеялась Люба. – Спасибо, сестрица.

– А какую ты здесь видишь другую перспективу?

– Ты права. Надо действительно зафиксировать убытки и признать, что интимная близость из моей семейной жизни ушла. А ведь мне только тридцать девять.

– Заведи любовника, – предложила Тамара.

– Опять вранье… Нет, не хочу.

– Ну почему вранье? У вас в условиях договора, насколько я поняла, это предусмотрено.

– Я не хочу, Том, я не хочу! Мне ни один мужчина не интересен. Меня тошнит от запаха любого мужчины, кроме Родика. Я не хочу кормить никакого другого мужчину, я не хочу даже дышать одним воздухом ни с кем. Я люблю только его, вот в чем весь ужас. Какая же я была дура, когда завела роман с этим молодым идиотом! Ну ладно, фиксируем убытки и проезжаем дальше.

– Хорошо, – весело сказала Тамара, – нужно смириться с тем, что эта сторона твоей жизни исчерпана. Но красивой и счастливой ты все равно должна быть. Чего ты такая смурная, как будто у тебя все умерли? Любаня, ты счастливейшая из женщин, у тебя жив отец, у тебя прекрасный муж, двое детей. Да, я понимаю, Колька у вас проблемный, сложный, но все равно у тебя есть сын, у тебя есть дочь – прекрасная девочка, умная, добрая и талантливая, у тебя есть я. Что ты хоронишь себя заживо? Что ты без конца пережевываешь одну и ту же жвачку о том, что ты несчастна? Оглянись вокруг, посмотри, сколько несчастных людей, бедных, больных, бездетных. А у тебя все есть. Чего тебе еще надо?

– Да вот я и говорю, что у меня все есть, поэтому и не жалуюсь.

– Нет, – Тамара вскочила со своего места и принялась тормошить сестру, – ты НЕ ТАК не жалуешься. Ты терпишь и не жалуешься. Можно, конечно, терпеть и не жаловаться, и тогда волосы становятся такими, как у тебя. А можно не жаловаться потому, что жаловаться не на что, потому что все нормально. Я бы даже сказала, что все хорошо.

– Господи, Томка, я не понимаю… – Люба перехватила руки сестры и прижала ее ладони к своим щекам. – Ты все вроде правильно говоришь, мне и возразить-то нечего. Но та ситуация, в которой я оказалась, никак не может быть для меня нормальной, а уж тем более хорошей. Я изо всех сил стараюсь заставить себя ощущать ее нормальной, но я не могу.

– Любаша, ну посмотри же вокруг! – с досадой воскликнула Тамара. – Ни у кого нет нормальных ситуаций. Ни у кого! Возьми хоть меня: у меня нет детей, я не носила их под сердцем, я не кормила грудью, у меня нет близости с отцом, меня никто никогда не называл мамой. У меня не будет внуков. У меня есть только Гриша. И у меня, как и у всех, не все и не всегда получается. Но я когда-нибудь по этому поводу убивалась? Это только всегда кажется, что у другого человека все в шоколаде, а ты одна такая несчастная. Хочешь – давай поменяемся. Хочешь – езжай вместо меня в Горький, у тебя будет муж, который тебе не изменяет, но детей у тебя никогда не будет, отец с тобой не будет разговаривать много лет, с мамой ты не попрощаешься, и не попросишь у нее прощения, и не скажешь, как ты ее на самом деле любишь, а вместо твоей косы у тебя будут вот эти мои три пера, вместо твоей красоты – мой чудесный носик и моя цыплячья грудь. Хочешь?

Люба поцеловала ладонь сестры и оперлась на нее лбом.

– Удивительная ты все-таки, Томка. Ни у кого нет такой сестры, как у меня. Ты ведь всего на два года старше меня, а в тебе столько мудрости и всяких мыслей, которых ты непонятно откуда набралась, как будто ты прожила уже лет двести. Правда, Тома, мне стало легче. Правда-правда. Сегодня вечером отпразднуем Колин день рождения, а завтра я буду стирать Родькины рубашки. Сначала надышусь его запахом, прижму эти рубашки к лицу, потом буду стирать руками. Вообще-то я все в машине стираю, а его рубашки не могу. У меня такое ощущение, что я часть Родика бросаю в железный механизм. Его рубашки и белье я стираю только руками и такое удовольствие от этого получаю, как будто его по спине глажу.