Дорога

– Ну да, щас! – Ворон притопнул лапкой и в запале вырвал клок зеленоватого мха. – У него на тот момент было два источника доходов: карты и иконы. На иконах он за время службы в армии сделал приличный капиталец и собирался с него начать свой бизнес, но уже за два первых месяца вольной жизни половину проиграл, так что начинать пришлось скромненько. В принципе группа, работающая с иконами, уже сложилась, у Николаши в ней была собственная роль наводчика и сбытчика, непосредственно в кражах и грабежах он не участвовал, но группу через полгода взяли, это уже ближе к лету восемьдесят девятого. Николаше удалось выкрутиться при помощи честных глаз и кое-каких взяток, которые он кое-кому сунул. Спасибо хоть отца в свои приключения впрягать не стал. В известность, конечно, поставил, но помощи не просил. Хотя Родислав за спиной сына, само собой, подсуетился и какой-никакой поддержкой заручился, иначе не видать бы Николаше благополучного исхода. Но после разгрома иконной банды у Коли остались только карты, деньги таяли на глазах, после армии ему что-то за игорным столом везти перестало, и он все-таки занялся бизнесом. Хотя и не особо удачно.

– А почему? – спросил Камень. – Только ты по делу объясняй, без эмоций, а то у меня от твоих переживаний уже проплешина на макушке.

– Объясняю по делу. – Ворон откашлялся, прочищая горло. – Николаша с приятелями начал «варить» джинсу, вложил в дело все, что у него осталось непроигранного, но играть-то продолжал, и далеко не всегда успешно. Откуда деньги взять? Из дела, само собой, вынуть. Партнеры не в восторге, они устраивают разборки с ним, бьют ему морду. Он долго не мог понять, как это так: он такой умный и ловкий, так здорово придумал, как деньги из дела вынуть, а они, сволочи, почему-то догадались. Потом смирился с тем, что они все равно узнают, и стал таскать из дома, из родительских заначек. Бегорский-то кокетничал, когда предлагал Любе рискнуть, у него завод отлично работает, огромные прибыли получает, и зарплата у Любы очень даже немаленькая выходит, так что понемножку заначки стали образовываться. А однажды Люба обнаружила, что пропали часы Родислава, которые ему на сорокапятилетие тесть подарил, и старинное кольцо, бабушкино, еще от купцов Белозубовых осталось и к Любе по наследству перешло. Что было – ужас! Понятно, что Колька часы и кольцо спер, но беда-то в другом: что папане говорить, когда он заметит, что ни подаренных часов, ни белозубовского кольца нет? Как выкручиваться? Родислав, ясное дело, орал на сына, чуть не в драку лез, а с Кольки как с гуся вода: это, говорит, временные трудности бизнеса, сами должны понимать, особенно мама, как она есть экономист, вот заработаю – и куплю тебе, папа, точно такие же часы, дед ничего и не заметит. И кольцо верну, я его в залог отдал, а не продал. И вообще, предки, не капайте мне на мозги, вы ничего не понимаете в моих трудностях.

– Ни фига себе! – от возмущения Ветер даже поперхнулся, и по верхушкам вековых елей пронесся мини-ураган. – И что родители? Простили его?

– Ты, Ветрище, совсем дурной, если такие вещи спрашиваешь, – надменно ответил Ворон. – Они же родители, а он – их сын. Тут не стоит вопрос, прощать или не прощать, он их ребенок, и им с ним жить. Куда его денешь-то? Простишь или не простишь, а он все равно вечером домой придет, поест и спать ляжет. И украдет что-нибудь. С этим ничего нельзя поделать. Не оставлять же его голодным, не выгонять же на улицу ночевать. Со всем этим чудесным багажом приходится мириться и тащить его по жизни. И потом, повторяю, он их сын, и у них душа за него болит, каким бы плохим он ни был. Но во всем этом есть и положительные моменты, по крайней мере для меня, потому что я за Любочку радею.

– Какие положительные моменты? – оживился Камень.

– Люба с Родиславом очень сблизились за последнее время. Они же за сына вместе переживают, и вообще, время настало трудное и интересное, им есть о чем поговорить и что обсудить. Восемьдесят девятый год у меня один из самых любимых в истории СССР. Ну да что я вам толкую, вы, поди, и сами все знаете…

* * *