Дорога

                  III

Рембрандта полумрак

У тлеющей печурки.
Голодных крыс гопак, —
Взлетающие шкурки.

Узорец ледяной

На стеклах уцелевших,
И силуэт сквозной
Людей, давно не евших.

У печки разговор,

Возвышенный, конечно,
О том, что время — вор,
И все недолговечно.

О том, что неспроста

Разгневали судьбу мы,
Что родина — свята,
А все мы — вольнодумы,

Что трудно хоронить,

А умереть — не трудно…
Прервав беседы нить,
Сирена стала выть
Истошно так и нудно.

Тогда брусничный чай

Разлили по стаканам,
И стала горяча
Кишечная нирвана.

Затихнул разговор,

Сирена выла глуше…
А время, старый вор,
Глядя на нас в упор,
Обкрадывало души.

Ночные дежурства

I. «Связисты накалили печку…»

                    I

Связисты накалили печку,

Не пожалели дров.
Дежурю ночь. Не надо свечку,
Светло от угольков.

О хлебе думать надоело,

К тому же нет его.
Все меньше сил, все легче тело.
Но это ничего.

Забуду все с хорошей книгой,

Пусть за окном пальба.
Беснуйся, дом снарядом двигай, —
Не встану, так слаба.

Пьяна от книжного наркоза,

От выдуманных чувств…
Есть все же милосердья слезы,
И мир еще — не пуст!

II. «На крыше пост. Гашу фонарь…»

                      II

На крыше пост. Гашу фонарь.

О, эти розовые ночи!
Я белые любила встарь, —
Страшнее эти и короче.

В кольце пожаров расцвела

Их угрожающая алость.
В ней все сгорит, сгорит дотла
Все, что от прошлого осталось.

Но ты, бессонница моя,

Без содрогания и риска
Глядишь в огонь небытия,
Подстерегающий так близко.

Завороженная, глядишь

На запад, в зарево Кронштадта,
На тени куполов и крыш…
Какая глушь! Какая тишь!
Да был ли город здесь когда-то?

III. «После ночи дежурства такая усталость…»

                              III

После ночи дежурства такая усталость,

Что не радует даже тревоги отбой.
На рассвете домой возвращалась, шаталась,
За метелью не видя ни зги пред собой.

И хоть утро во тьме уже ртутью сквозило,

Город спал еще, кутаясь в зимнюю муть.
Одиночества час. Почему-то знобило,
И хотелось согреться, хотелось уснуть.

Дома чайник вскипал на железной времянке,

Уцелевшие окна потели теплом,
Я стелила постель себе на оттоманке,
Положив к изголовию Диккенса том.

О, блаженство покоя! Что может быть слаще

И дороже тебя? Да святится тот час,
Когда город наш, между тревогами спящий,
Тишиной утешает недолгою нас.

За водой