Дорога

— Ни черта, — запальчиво отозвался оперуполномоченный, — почему загибаться? Прорвемся…

Пуля звонко ударила о сухой пень. Свиридов отшатнулся, сыпанул в ответ короткой очередью. «Уи-и-инь, уи-и-нь!» — сдвоенно пропело над головой. Унтер-офицер на другой стороне поляны, прижимаясь к земле, целился в него. Был виден только край надвинутой на лоб каски, обтянутой частой маскировочной сеткой, и левая рука, сжимающая ручку магазина. Вениамин попытался высунуться — очередь снова хлестнула по пню. Двое солдат перебежками заходили слева. Он лег на траву и пополз прочь — пень пока прикрывал его. За кустом орешника Свиридов поднялся и, пригибаясь, перебежал по низинке вправо. Теперь он хорошо видел унтера. Держа автомат у живота, немец тянул шею, высматривая место, где только что прятался русский.

Длинная, веером, очередь прошла через него на уровне пояса, выбила из рук оружие.

— О-о-о, mein Gott, — разглядывая окровавленные пальцы, ахнул он. Заплетая ногами, унтер сделал несколько шагов, споткнулся и повалился лицом вниз.

— Вот так, — бормотал оперуполномоченный, загоняя трясущимися пальцами новый диск. — Вот так…

— Свирид! Слышь! — раздался крик из-за кустов. — Ты где? Давай отрываться! Прилапошат нас здесь.

Затравленно озираясь, Рогозин, не целясь, выпускал пулю за пулей. Грязный пот стекал по лицу, заливал глаза. Он не вытирал его, только мотал головой, стряхивая с носа соленые капли.

— Начальник! Ты слышишь или нет? — снова крикнул он. — Шабаш! Тикать надо, наши уже далеко, пропадем…

Но не успел закончить фразу. Вениамин отчетливо разглядел, как у того на светлом пиджаке чуть ниже лопаток, черными безобидными кляксами отпечаталась косая строчка автоматной очереди. Рогозин зашатался, сел на траву.

— Как же это без меня, — зашептал он, ощупывая гимнастерку, сознавая, что раны смертельные, и все для него заканчивается здесь — в сумеречном незнакомом лесу среди мокрой колкой осенней травы. Боль разлилась вверх, к затылку, перехватила обручем голову. Сопротивляясь ей, он попытался встать, оттолкнулся сжатыми кулаками от земли, но тело ему уже не повиновалось. Закувыркались, словно в размытом калейдоскопе, ветви берез, перечеркнувшие осветленный край предзакатного неба. Словно не своя, а чужая жизнь разматывалась все быстрее и быстрее и осталось ее всего ничего…

Веня, шатаясь, брел сквозь частый заболоченный осинник. Его группа, наверное, была уже далеко, но теперь это ничего не меняло.

Эсэсовцы приклеились к нему намертво, и скупые автоматные очереди, которыми огрызался Вениамин, не могли разорвать кольцо, замыкающееся вокруг него. Потом опустел второй диск, и Вениамин отшвырнул бесполезный автомат. Доставая из кобуры наган, он загадал, успеет ли выпустить эти последние семь пуль или все кончится раньше. И решил, что все же успеет…

Стрельба доносилась до них долго. Когда перешли вброд болотистую можачину, поросшую редким кустарником, и присели на кочке отдышаться, автоматные очереди и хлопки одиночных выстрелов прервались приглушенным взрывом. Немного погодя, послышался еще один взрыв, и все стихло.

Опустив носилки на траву, они молча сидели на корточках, словно ожидая чего-то. Гусев встрепенулся.

— Может, сходить туда, к ним?

Ему никто не ответил. Только Хижняк заворочался, закряхтел по-стариковски. Наверное, хотел что-то сказать, но не сказал. Поднялся, встал возле носилок, окликнул Коробкова.

— Берись, Максимыч, надо идти.

…Все это рассказал моему отцу щуплый, с белой выстриженной клочками макушкой парень, перешедший вместе с двумя другими линию фронта, на участке, который обороняла рота. Еще рассказал Гусев, что в ту же ночь умер от ран сержант Бельчик, а когда проскакивали передовую, подорвался на мине бухгалтер Коробков и смертельно испугавшийся Никита Болдырев со слезами вымолил, чтобы его «христа ради» отпустили домой от всей этой страсти. Младший брат с ним не пошел.

Отец смотрел на троих обросших недельной щетиной мужиков, жадно глотавших холодную кашу с бараниной, и думал, что с ними делать.

Отцу еще не было двадцати. Ротой он командовал неделю.

— Ладно, — наконец сказал он. — Воюйте, а там видно будет.

И стали они воевать…