Так или иначе все сходятся в одном: Берк, несомненно, умел расположить к себе. Приехав в Мельбурн, где ему предстояло занять пост главы экспедиции, он приоделся, поселился в богатом пригороде — Ричмонде — и вступил в члены Мельбурнского клуба, представлявшего собой, как и Королевское общество, важный институт истеблишмента. Одна из дам описывает его следующим образом: «Познакомившись ближе с мистером Берком, мы прозвали его Рубакой — он действительно производил впечатление человека отважного и отчаянного, к тому же через все лицо у него тянулся огромный шрам от сабельного удара, полученного на дуэли еще в его бытность в кавалерии на австрийской службе. Все отмечали его прекрасные манеры; танцевать с ним было одно удовольствие».
Последнее описание внешности Берка никак не согласуется с его единственной сохранившейся фотографией, снятой вскоре после начала экспедиции. На дагерротипе видно холеное лицо, небольшую, начинающуюся со лба лысину, аккуратно подстриженную бороду — и ни малейших следов шрама. Глаза удивительно мягкие, взгляд романтический и задумчивый; в целом — лицо поэта.
Совершенно очевидно, что перед нами необычный характер, оказавшийся в необычных обстоятельствах. Вместе с тем нельзя не признать, что все поступки Берка отмечены какой-то бесшабашностью, отсутствием серьезности и целеустремленности. Непрерывные мотания верхом, легкомысленные поступки, страсть к богеме, сочетание мелочного педантизма на службе с нелепыми причудами вне ее, связь с актрисулькой — все это отдает наивностью и провинциализмом, качествами весьма далекими от вкусов джентльменов из Королевского общества. Он ничем не походил на Стерта и никак не соответствовал представлениям о
Почему же все-таки Комитет остановился на кандидатуре Берка? Конечно, сыграли свою роль обаяние и скромность, его храбрость и рвение не подлежали сомнению, послужной список выглядел безупречно, но, думается, ореол авантюрности оказался решающим для кабинетных «философов», искавших человека для похода в неведомое. Научную неосведомленность руководителя они рассчитывали компенсировать, включив в экспедицию ряд ученых, а тут у Комитета был богатый выбор.
Доктор Нимейер обещал свою помощь, по крайней мере на начальном этапе, Ботаником и врачом экспедиции назначили доктора Германа Беклера, получившее образование в Мюнхене; это был методичный, скрупулезный работник, весьма компетентный в своей области, хотя как человек немного скучноватый. Пост натуралиста достался Людвигу Беккеру, еще одному немцу, отличавшемуся от доктора, как любили шутить, одной лишь буквой «л». На самом деле «фамильное» сходство тем и исчерпывалось. Беккер — громкоголосый жизнерадостный человек — был
Губернатор Тасмании Денисон оставил красочное описание Беккера: «Людвиг из тех одаренных натур, которым все дается: талантливый натуралист, первоклассный геолог и знаток многих других паук, он прекрасно рисует, играет, поет… Странствуя по нашему острову, он зарабатывал рисованием портретов, и его миниатюры поистине замечательны. Отличается весьма странной внешностью, в глаза бросается обширная рыжая борода». Губернатор не слишком преувеличивал, аттестуя Беккера эпитетами в превосходной степени; среди его заслуг можно назвать одно из первых наиболее полных описаний птиц-лирохвостов, а рисунки, научные наблюдения и дневники Беккера (так никогда и не опубликованные) могут служить лучшими документами по истории экспедиции. К сожалению, у него был один серьезный недостаток для походов в глубь Австралии: ему исполнилось 52 года.
Важный пост топографа, в чьи обязанности входило нанесение на карту маршрута экспедиции, достался англичанину Уильяму Джону Уиллсу; его рекомендовал сам доктор Нимейер как человека проверенного и серьезного. Теперь мы знаем об Уиллсе довольно много из его писем, а также из книги, написанной его отцом; несомненно, это был талантливый молодой человек редкой добросовестности, по характеру — один из диккенсовских героев, прилежный, открытой души, умеющий сострадать и готовый защищать всех обиженных.