Подойдите близко к картине Ван Гога "Пейзаж в Овере после дождя" и вы увидите, что лошади, которая тащит карету по мокрой дороге, на картине нет. Нет вообще — нарисована одна сбруя, всего несколькими штрихами. Вполне можно заявить, что у Ван Гога "слабый рисунок", не так ли? Но отойдя чуть подальше (или рассматривая плохонькую репродукцию интернет–качества), вы увидите эту лошадь, как будто она выписана во всех деталях. Если бы импрессионизма к тому времени, когда Михаил Анчаров начинал свой творческий путь, не существовало, он бы его, несомненно, придумал. Потому что его стихи и проза — это стихи и проза, сделанные художником–импрессионистом. Слова в его песнях иногда просто выпадают из стихотворной строки, лезут из нее, как старая дранка из деревенской кровли, вот типичный пример:
Просто бред какой–то: "капрон", стираемый в "лохани"?! Да это же понятия из каких–то непересекающихся миров! И тут же "коханный" — украинский тут вообще при чем? Грубый, нарочито "ученический" стих — зато, ребята, "лохань" — "коханный" — какая рифма! И самое поразительное, что песня эта, взятая целиком, да еще не прочитанная с листа глазами, а пропетая с "энергетикой", по словам той же Аграновской, анчаровского голоса, производит удивительно цельное впечатление — настроение передано совершенно точно, не отдельные слова и строки, а все вместе есть, подобно ван–гоговскому пейзажу, именно то, что художник хотел выразить, и сумел он это сделать, как никто другой.
Не следует понимать буквально то, что я написал выше о заусенцах и шероховатостях анчаровского слога: он был выдающимся стилистом и ничего не делал просто так. Он искал — иногда годами — и умел находить нужные и точные слова. Вот в той же песне:
Услышать "крик батарей на слепом рассвете" — это да! Из–за этих строк лично я всегда воспринимал эту песню, как антивоенную — и сам Анчаров это подтверждает, называя ее "о девушках нашего возраста" (см. Комментарии). Но вот еще заусенец: если речь идет о послевоенных вдовах, то какой к черту капрон? Его в нашей стране не выпускали вплоть до первой половины пятидесятых годов, то есть "капрон" вошел в обиход едва ли раньше, чем через десяток лет после войны. А минимум тридцатипятилетних к тому времени ровесниц Михаил Леонидовича назвать "девчонками" как–то… рука не поднимается.
И все же песня, повторяю, очень цельная — попробуйте выкинуть из нее "капрон" и "лохань"! И очень типичная для всего анчаровского творчества. Вот возьмите его автопортрет, который помещен на заглавной странице этого сайта. Автопортретов, как вы можете убедиться, посетив картинную галерею, Михаил Леонидович рисовал много (как, кстати, и упомянутый Ван Гог), но на мой вкус, этот, пожалуй, лучший. На нем бросается в глаза недорисованная рука, которая, к отличие от тщательно выписанного лица, едва обозначена несколькими штрихами (не удивлюсь, если фоном для нее служит голый, едва тонированный грунт — это тоже типично для Анчарова–художника2). Почему так? Рука эта явно выпадает из картины, не соответствует остальной композиции, как в текстах песен "капрон" не соответствует "лохани", а "мужики" — "Аэлите" ("Аэлита — лучшая из баб"!!!).
Все это явно не ошибки художника, не недоделки, не признаки неумелости или недостатка вкуса — это сознательные акты. Это общий стиль — Анчаров искал и творил образ, впечатление, impression, а на детали обращал внимание лишь постольку, поскольку они созданию этого образа помогали или мешали. Если они мешали или были просто нейтральны — он их опускал. Когда же было нужно, он умел создать образ буквально одной фразой: чего стоит его знаменитое "когда я ношу по улицам гитару в чехле, мне кажется, я выгляжу, как человек, играющий на свадьбах" (по устным воспоминаниям Евгения Клячкина). Или (из "Баллады о танке Т-34…"): "безлюдный, как новый гроб". Воистину более точного образа "безлюдности", да еще в контексте темы песни придумать трудно, если вообще возможно.