Дорога дней

Но случалось, Врам возвращался не особенно пьяным. Тогда, как говорил мой отец, он становился «слаще патоки», улыбался, вперив неподвижный взгляд в одну точку, старался ходить прямо, не покачиваясь, и то и дело плакал, просто так, без всякой причины… В такие дни он щедро раздавал ребятишкам дешевые конфеты, и больше всех доставалось Погосу и Мко.

Как-то в воскресенье, когда я, Чко, Погос и Амо играли во дворе, из дома парона Рапаэла послышался крик. На балкон выскочила Каринэ, а за ней тикин Грануш. Одной рукой Грануш воинственно размахивала шваброй, а в другой держала несколько книг и тетрадей. Каринэ с громким плачем, припадая на одну ногу, бросилась к Мариам-баджи, а Грануш с балкона швырнула ей вслед книги и тетради. Как раскрытые веера, они закружились в воздухе и упали в снег, а тикин Грануш уже сыпала проклятиями:

— Чтоб тебе провалиться, бесстыжая! Ученой заделалась на мою голову! В доме все вверх дном, а она сидит, книжки себе почитывает. Вот погоди, придешь домой, эту швабру о твою голову обломаю, не будь я Грануш!

— И чего тебе нужно от бедной сиротки! — возмутилась Мариам-баджи.

— Сдалась она мне! На голову села, барыня…

— Я буду, буду читать! — плакала Каринэ.

Неожиданно взорвался Погос:

— Ты… ты… какое ты имеешь право бить ее?..

Но Грануш не дала ему договорить:

— Заткнись, бандитское отродье!

На минуту все оторопели.

В это время раздался голос Врама, стоявшего в дверях своего дома:

— Неправда, неправда, его отец не бандит, его отец… Сама ты бандитка, и твой муж…

Вышел Газар. Он не слышал предыдущего разговора и, накинувшись на Врама, грубо втолкнул его в комнату. Ни к кому не обращаясь, Газар зашумел:

— Что за галдеж устроили? Не двор, а настоящий духан!

Тикин Грануш с проклятиями вошла в дом. Амо подобрал рассыпанные книги и тетради. Мариам-баджи увела Каринэ. А мы с помрачневшим Погосом вышли на улицу. Воскресенье, как говорил мой отец, пошло «насмарку».

ВМЕСТЕ С ВЕСНОЙ

Настала весна. Возобновилось строительство школы. Стены поднялись на несколько метров. Каждое утро, после службы, отец Остолоп приходил сюда и внимательно следил за работой. Лицо его вытягивалось с каждым днем. Рабочие и мастера, успевшие привыкнуть к нему, шутили:

— Ты не серчай, святой отец. Достроим школу — заведующим тебя назначим.

Он не отвечал, подбирал полы широкой рясы, чтобы не вымазаться известкой, и направлялся в кофейню черного Арута.

Но в эту весну произошли и другие события. Мы узнали столько новостей, что их хватило бы для разговоров на целый год.

Я уж не говорю о том, что с наступлением весны «магазин Масисяна» закрылся, потому что вновь открыли старый, и мы впервые в жизни увидели современную витрину.

Новостью было также появление на нашей улице незнакомых молодых парней. Они вырыли ямы вдоль узких мостовых и на равном расстоянии друг от друга вбили высокие столбы. Я и Чко уже знали, что проводят электричество, и часами наблюдали за парнями, которые, прицепив к ногам зубчатые полукольца — «кошки», — карабкались по столбам и крепили фаянсовые катушки.

— Ведь я говорил, Месроп, ведь я говорил! — возбужденно повторял Газар одну и ту же фразу.

Но самым главным событием было освобождение отца Погоса. Правда, суда еще не было и Торгома отпустили только на поруки (конечно, благодаря Газару и товарищу Сурену), но и это уже что-то да значило.

Надо было видеть, сколько народу собралось у ворот дома предварительного заключения встречать Торгома! Все были здесь — я, Чко, Амо, семья Торгома, товарищ Сурен, Газар, мой отец, Мариам-баджи, Србун и даже парон Рапаэл.

Было утро. Часовой у ворот смотрел на нас со снисходительной улыбкой человека, привыкшего к таким процессиям. Мать Погоса, совсем потерявшая голову от радости, все угощала его печеньем, а тот с напускной строгостью повторял:

— Отойдите, отойдите, нельзя, сестрица…

Наконец Торгом вышел. Мы ожидали увидеть его совершенно другим, но это был прежний керосинщик Торгом. Только с той разницей, что он был чисто выбрит, а под черным френчем сверкал белоснежный воротник рубашки.

— Здорово, народ! — весело крикнул он.

— Торгом-джан… — простонала мать Погоса.

— И чего тебе нужно от бедной сиротки! — возмутилась Мариам-баджи.

Младшие братишки Погоса повисли на отце. Парон Рапаэл нанял фаэтоны, и мы поехали домой. Только товарищ Сурен, инициатор и организатор этого радостного события, не поехал с нами — он спешил в мастерскую.

В этот день в доме Погоса царило необычное оживление: приходили с поздравлениями со всех концов квартала. Каждый раз, когда входил новый гость, отец Погоса вставал с места, здоровался с ним за руку и, улыбаясь, спрашивал о «житье-бытье».

— Да ты о себе расскажи, — отвечали они, — что это за напасть была такая?

— Не знаю, братец, не знаю. Сказано ведь: «Пришла беда — отворяй ворота».

И вновь заходил разговор о злополучном бидоне.

— Бидон-то наш, слов нет, — говорил Торгом, — но как эта посудина туда попала, никак не уразумею.