Дорога дней

Возле больного стоял кувшин с водой, а рядом сидел Шаво и то и дело прикладывал к груди Микича тряпку, смоченную водой.

Когда я вошел, Шаво слегка улыбнулся:

— Горит весь. — И обратился к больному: — Микич-джан. Эй, Микич, глянь, кто пришел! Рач это, Рач.

Но Микич уже никого не узнавал.

От его худенького тельца и от мокрой тряпицы поднималась испарина. Он и вправду горел, вернее, уже сгорел, как тоненькая лучинка, которая, обуглившись, еще сохраняет в себе тлеющую искру.

— Микич-джан, я тебе абрикосов принес, — сказал Вардан.

Больной не открыл глаз, но вдруг вскрикнул и стал что-то отрывисто говорить. Каждое слово, даже произнесенное шепотом, можно было понять. Он бредил, и это были последние слова Букашки-Микича:

— Боюсь, Шаво-джан, он и меня убьет, и меня. Вот если бы и мы были пионеры, как Паргев. Раз-два, раз-два, будь готов… Нет, не хочу есть… Шаво, а Рач пионер? Конечно, нет, а то где же красный галстук? Вай, Шаво, погляди, Длинный стал пионером. Я боюсь этой собаки, ты и Вардан пойдите скажите, чтобы его не принимали в пионеры, ведь он же Паргева… — И вдруг засмеялся. — Ну что, съел?.. А теперь иди… Так тебе и надо… Пить… Ну и жжет это солнце!..

Шаво поднес больному воды, но губы его были сомкнуты.

— Ну попей, Микич-джан.

— Как это было… а-а… Ветер сломал дерево… Да нет же, это дерево не ветер сломал, Овик, Овик виноват, это он… Когда абрикосы воровал…

Улыбнулся и умолк. Только все стонал. Немного погодя и стонать перестал, на верхней губе выступили капельки пота.

— Потеет, — обрадовался Шаво, — поправится, значит.

Шаво и сам не верил тому, что сказал. Мы долго сидели втроем около нашего больного товарища, говорить было не о чем.

На рассвете я, поцеловав Микича, выскользнул из пещеры. Вардан пошел за мной.

— Провожу тебя.

— Я пойду расскажу нашим, товарищу Сурену, так нельзя, доктор нужен.

— Ну, как знаешь, — сказал Вардан, — только как бы Гево не пронюхал, где мы прячемся.

Когда мы подошли к Норкским садам, я сказал Вардану:

— Ну, возвращайся.

Он остановился.

— Я каждый вечер буду приходить. Ну, прощай.

— Прощай, Рач…

Вдруг из-за кустов послышался шорох.

Не успел я опомниться, как предо мной тускло блеснул длинный клинок.

— Рач!.. — закричал Вардан и кинулся вперед…

Раздался страшный вопль:

— А-а-а!..

Кто-то метнулся в сторону, задевая ветви деревьев, и скрылся за оградой сада.

У моих ног катался по земле Вардан…

— Длинный это… Беги, Рач… Вай, умираю…

ОТКРЫТИЯ

— Ну что за парень! Стыда в тебе нету!

— Пусти, дядечка, родненький, я мигом вернусь.

— Нельзя, говорят тебе, «абход» идет, «абход», понимаешь? Ну что за парень!

И доставалось же от меня больничному сторожу.

Да и не только он, но и санитарки, сестры, врачи и даже сам главный врач Мазманян, красивый старик с пышной белой бородой, — все знали меня и, что скрывать, считали нахальным и упрямым мальчишкой. Они уже знали, что ничто меня не остановит: не пропустят в дверь — пролезу через окно, в ту палату, где лежит беспризорник, раненный ножом в уличной потасовке.

Немногим была известна история нашей дружбы, очень немногие знали, что я тем, что сейчас дышу, обязан этому мальчишке, который впервые в жизни лежит на чистых, белоснежных простынях.

В ту страшную ночь, когда Вардан, окровавленный, лежал на земле, я не убежал, как того требовал мой друг. В отчаянии я стал громко кричать, и на мой крик вскоре сбежались сторожа из ближайших садов.

Об остальном можно догадаться. Вардан лежит теперь в городской больнице, сам Мазманян оперировал его. По мнению Мазманяна, опасность уже миновала и Вардан скоро поправится.

Доктор любил пошутить. Когда в первый день ему сказали имя и фамилию моего друга, Мазманян весело расхохотался:

— На колени все! Великая честь выпала нам: будем лечить знаменитого полководца земли Армянской — Вардана Мамиконяна, который возвратился с поля брани, где сражался с врагом…

Ну конечно, то, что сделал мой друг, не сравнишь с подвигами героя-полководца, но его поступок спас мне жизнь. А на другой день после ранения Вардана городская милиция наконец напала на след преступников. Из погреба кофейни черного Арута вытащили опухшего от пьянства Нытика-Гево, поймали Длинного, этого страшного убийцу, и его сообщников.

Освободившись от власти Гево и его дружков, беспризорники стали стекаться в детские дома.

Мои друзья, Шаво, Татос, Пап и Овик, все уже были в детдоме.

И только Букашки-Микича не было с ними.

Микич лежал теперь на том самом кладбище, где я впервые увидел его, когда он с горящими, как два уголька, глазами завороженно слушал мои рассказы.

Все ребята стали пионерами.

И, когда Вардан выйдет из больницы, он уже не будет слоняться по Кантару, не будет бродить по улицам, не будет воровать арбузы у зазевавшихся ребят. Он не будет больше ночевать на церковных дворах, в парке Коммунаров, в развалинах, в той мрачной Норкской пещере. Над ним уже не будет тяготеть долг Нытику-Гево, он не будет больше трепетать перед Длинным.