Дорога домой

Мне было интересно, как нас воспринимали отдыхающие, расположившиеся на шезлонгах вокруг бассейна-инфинити и читавшие разные европейские издания «Вог». Они украдкой бросали на нас взгляды из-под темных очков и широкополых соломенных шляп. «Американцы», – вероятно, думали они, отмечая ослепительно белые кроссовки Криса. «Избалованная единственная дочь», – могли затем решить они по мрачному настроению Ли. А я? «Профессиональная жена заграничного служащего», – приметив мой французский маникюр, темный загар, который я приобрела, гуляя вокруг Американской школы с Жаннеттой Лолесс (еще одной южанкой, учительницей математики в средних классах и моей новой лучшей подругой) и, по возможности, наблюдая за Ли во время ее футбольных тренировок, делая при этом вид, что внимательно слушаю рассказ Жаннетгы о СДВГ[42] ее сына.

Четыре месяца назад, после потери Софи, я ощутила потребность, которой не испытывала с тех пор, как Ли была новорожденной: не отпускать от себя свою старшую дочь. Я видела, что свожу Ли с ума. Даже сейчас, когда она сказала нам, что идет погулять, и удалилась, слишком худая даже для своей худой фигуры, мне захотелось позвать ее назад, убаюкать, закричать, что не может же и она покинуть нас сейчас. Любой, у кого был ребенок-подросток, знает, что именно этого я не должна была делать.

Однако, разрываясь между стремлением обнять Ли и желанием прижаться к Крису, как детеныш сумчатого животного, я жутко хотела сделать нечто противоположное: я хотела убежать от них обоих.

Особенно с Берндом Пинкером. Знаю, знаю, дурацкая фамилия. И ужасно глупая идея: как может человек, потерявший дочь, даже думать о романе? За месяцы после смерти Софи в наших отношениях с Крисом появилось больше доброты и нежности друг к другу, чем за многие годы. И тем не менее. Бернд Линкер был единственной причиной, по которой я хотела утром встать с постели. Я познакомилась с ним на учительском собрании, посвященном новым факультативам, когда начала преподавать в Американской школе. Во второй половине дня он вел занятия по управлению стрессом. Я задержалась в классе, чтобы представиться, когда все остальные вышли. Такое количество переездов научило меня в течение тридцати секунд определять, кто мне нравится, а кто – нет, с кем из незнакомых людей я подружусь, а с кем – нет. Я не тратила время на разговоры с людьми, несимпатичными мне с первого взгляда, и старалась познакомиться с привлекательными. Мама умерла бы со стыда, услышав от меня подобные речи. С другой стороны, ее мать следовала еще худшим правилам: не доверяй людям с зелеными глазами, например, или не одалживай никаких вещей людям с маленькими ушами. После смерти Софи мой критерий надежности стал более суровым, и многие мои прежние друзья по нему не прошли. Например, любой говоривший, что для Софи настало «время уйти», немедленно исключался из числа таковых.

Все в сингапурской Американской школе удивились, что я не бросила работу учителя, вернувшись в Сингапур после похорон Софи в Штатах. Директор школы пытался отговорить меня от возвращения. Но что мне было делать дома целыми днями? Организовать клуб игры в маджонг? Петь дуэтом со щелкающим гекконом? Выстроить буддийский храм в честь Софи с ее шиповками и любимыми сказочными романами из серии «Рэдволл»? Стать алкоголичкой и наркоманкой? Нет уж, спасибо. Через неделю после приезда из Штатов я вернулась в школу, как и Ли.

Бернд был консультантом у старшеклассников (слава Богу, не у Ли) и единственным коллегой, не опускавшим голову при виде меня в учительской столовой и не говорившим, что Софи была ангелом. Бернд был английским атеистом, верившим только в психоаналитика Жака Лакана. Бернд был худым и тщедушным, как будто болел в детстве (не болел). Бернд любил артхаусное кино. Бернд тоже проводил Рождество на Кох Самуи, живя в том же отеле со своей противной женой Ребеккой, работавшей в «Би-Пи», или «Британских Пачкунах», как называл эту компанию Бернд.

Мы с Крисом уже обдумывали рождественский отдых на Кох Самуи, задолго до того, как я случайно услышала, что Бернд говорит Дэну Фоссету, учителю химии, об их с Ребеккой планах. Но должна признать, узнав о намерениях Бернда и компании тоже туда поехать, я начала серьезно ходатайствовать в пользу «Четырех сезонов». Крис две недели держался за сафари в Танзании, потом сдался. Ли было все равно, куда мы едем, ледяным тоном проинформировала она нас, глядя в окно гостиной, словно хотела, чтобы мы исчезли.

Я еще не призналась Жаннетте о своем увлечении Берндом. Но знала, что она ответит. Это было до смешного очевидно, не так ли? Я использовала Бернда в качестве убежища от своего горя – точно так же мы сбежали на таиландский остров, чтобы отрешиться от сингапурской печали. Но в отношении Бернда разница заключалась в том, что это работало. Не то чтобы в его присутствии я не грустила из-за Софи. Но мне не приходилось с этим бороться.