Интересно, какова была бы их реакция, если бы Гэбриэл прямо сейчас сгреб Эрилин в объятия? Но он не стал искушать судьбу. Сегодня все будет по правилам.
Эрилин протянула руку, он коснулся ее губами. Всего мгновение, выражение уважения принцессе. Всего лишь мгновение, позволенное этикетом.
Они вышли на балкон, а стражники поменяли позицию, чтобы ни на секунду не выпускать свою госпожу из вида. Эрилин не обернулась на них, словно их и не было, в конце концов, она провела во дворце, полном стражи всю свою жизнь. После долгих странствий, она наконец-то вернулась домой.
Эрилин, взялась руками за перила. Костяшки пальцев побелели, но она не разжала рук, словно нуждалась в поддержке, чтобы не упасть.
— Ты очень красивая, — сказал Гэбриэл. Голос прозвучал хрипло, пришлось откашляться.
— Это платье напомнило мне цвет твоих глаз, — ответила Эрилин, она смотрела в темноту за балконом. Он видел, как принцесса судорожно сглотнула, прежде чем произнести следующие слова. — Глаза, которые я больше никогда не увижу, я полагаю? — вопросительной интонации в ее голосе почти не было, она слишком хорошо его знала.
На душе скребли кошки. Куда-то делось все его красноречие, а ведь он всегда искренне полагал, что способен заговорить зубы любому. Гэбриэл чувствовал себя каменным истуканом, из которого вынули душу.
— Никогда нельзя знать наверняка, — он попробовал пошутить, но его беспечный тон прозвучал до боли фальшиво.
У Эрилин дрогнули губы, будто она хотела рассмеяться, а может быть, заплакать, но она не сделала ни того, ни другого. Ее лицо осталось спокойным.
— Но можно знать наверняка, что ты откажешься стать моим королем и остаться со мной.
Ничего в своей жизни он не хотел больше, чем остаться с ней. Обнять это стройное тело и шептать на ухо, что он с ней, что не уйдет, не бросит...
Словно со стороны Гэбриэл услышал свой собственный голос:
— Вспомни слова Хортона. Знать, кто ты и для чего ты.
Плечи Эрилин вздрогнули, как от удара, однако лицо по-прежнему ничего не выражало. Может, только пальцы побелели еще больше.
— И ты точно знаешь, кто ты. И твое место не здесь, — подытожила она.
— Прости, — у него был миллион слов, которые он хотел бы ей сказать, но ни одно из них не могло бы выразить то, что он сейчас чувствовал. Но, несмотря ни на что, Гэбриэл считал, что поступает правильно. Ее место здесь, но не его. На самом деле, навряд ли, у него вообще было это место, он был бродягой и им и умрет.
— Я понимаю, — спокойно ответила Эрилин, и он ни на миг не усомнился, она действительно понимала. — Ты не можешь иначе, — ее голос упал до шепота, — ты не можешь быть моим дополнением, и ничьим, у тебя своя дорога, и если ты остановишься, ты умрешь. А еще ты считаешь, что принесешь мне одни несчастья, и, что бы я ни делала, я не смогу тебя переубедить. Я, правда, понимаю.
Гэбриэл не мог отвести от нее глаз, но она намеренно не смотрела на него.
— Я хочу, чтобы ты знал, — когда она снова заговорила, ее голос дрожал, — ты всегда можешь приехать. Иканор окажет тебе любую помощь, скроет от погони, предоставит поддержку. Твое имя будет внесено в список почетных граждан Иканора, любой, к кому бы ты здесь ни обратился за помощью, хоть это будет последний крестьянин или же зажиточный аристократ, тебе не откажет. И я... ты можешь заявиться во дворец среди ночи, и тебе откроют двери. Я хочу, чтобы ты знал, здесь тебе всегда будут рады.
Сердце гулко билось в груди, будто отсчитывая последние секунды.
— Эрилин, — ее имя отозвалось тупой болью внутри, — я не хочу, чтобы ты ждала меня, теперь ты королева, у тебя должна быть своя жизнь, в которой мне нет места. Ты выйдешь замуж за какого-нибудь наследного принца, который будет тебе опорой.
— Да, — сухо признала она, — я должна буду это сделать.
Гэбриэл склонил голову.
— И кем я тогда приду сюда среди ночи? Как отреагирует на это твой муж?
Эрилин вскинула голову, ее глаза пылали. Впервые за время этого разговора она осмелилась посмотреть на него.
— Это значит, ты никогда не придешь? — спросила она отчаянным шепотом.
Гэбриэл покачал головой. Он бы хотел прийти, но не имеет на это права, он не может вторгаться в ее жизнь, когда ему заблагорассудится, это не игрушки, это ее чувства.
— Эрилин, ты знаешь, я очень тебя люблю, и всегда буду любить, но ты должна остаться, а я должен уйти.
Она опустила взгляд, провела рукой по голубому шелку.
— Я ошиблась, — прошептала она, — ни одна ткань не сможет передать цвет твоих глаз... свет твоих глаз...
Казалось, она сейчас заплачет. Ему хотелось ее утешить, обнять, прижать к себе, успокоить. Но это только продлит агонию, все уже решено.
— Эр...
Она улыбнулась печальной вымученной улыбкой.
— Как странно, мой отец так долго хотел выдать меня замуж, а я брыкалась, утверждала, что никогда не выйду замуж без любви. А теперь мне все равно. Оказывается, я боялась не выйти за нелюбимого, я боялась никогда не узнать, что такое любовь. Теперь я знаю. Мне больше ничего не страшно. Я всегда буду тебя любить. Я буду вставать и ложиться с мыслью, что ты где-то есть и молиться, чтобы ты там был счастлив.