Дорога издалека (книга первая)

За чаем и угощением у Шакира Мустафакул в подобающий момент прочел молитву по-арабски, так что хозяин и его приближенные только рты поразевали. Стрела, что называется, угодила в цель: Худайберды-бай высоко ценил мусульманскую ученость, благочестие и оказывал щедрое гостеприимство тем, кто себя зарекомендует. Начальник охраны завел доверительную беседу, стал похваляться своей ловкостью — он в прошлом, оказывается, выступал как пальван, хотя и был малорослым, с виду даже щуплым. Да еще и всадником он считался, по собственному определению, весьма искусным… Я поддакивал хозяину, Мустафакул степенно молчал, изображая высокоученого ахуна.

Вскоре сделалось ясно: Шакир тонко знает свое дело. Один за другим исчезли его немногословные сотрапезники, и сам он незаметно перевел беседу на то, как идут дела на правом берегу Аму. Много ли воинов у Курбан-сердара? Хватает ли боеприпасов? Я понял: он меня, что называется, прощупывает.

Наконец я прямо напомнил ему о цели моего прибытия. Охранник хлопнул в ладоши, тотчас на пороге появился молодой человек, с виду лет двадцати трех, одетый просто, но добротно, с маузером на поясе. Важная, должно быть, птица.

— Вот, побеседуйте, затем он проводит вас к досточтимому Худайберды-баю, — проговорил Шакир, поднялся и вышел.

Парень с маузером оказался настырным. С ехидной улыбочкой на одутловатом лице, играя масляными глазами, он на свой манер принялся выпытывать меня насчет «воинства» Курбан-сердара и убеждал вручить письмо ему, не утруждать Худайберды-бая и тем более святейшего ишана. Я, однако, твердо стоял на своем:

— Письмо я должен отдать в собственные руки. Так велел сердар. Кроме того, благословение из уст прославленного благочестием Хаджи-ишана принесет счастье, при моем посредстве, всем воинам ислама на правом берегу.

Пухлолицый наконец уразумел: меня не проведешь. Встал, пригласил нас следовать за собой.

Проходя по двору, я видел вооруженных людей, подсчитывал их, отмечал, что винтовки у многих английские, патронташи полны. Несколько удивила меня чрезмерная недоверчивость здешних главарей, их стремление каждого приходящего многократно проверить. С подобным противником нелегко будет сладить.

Да еще вырвемся ли мы из этого волчьего логова? Мысль об этом я гнал от себя прочь, но она змейкой снова проскальзывала в сознание. Мустафакул, боец не из самых заметных у нас в отряде, здесь держался превосходно.

Худайберды-бай, дородный, разомлевший от сытной трапезы, возлежал на подушках в одной из дальних комнат, куда нас ввел его приближенный. Рядом с ним в неудобной позе сидел на ковре еще какой-то человек, в халате и чалме, но с диковинным для здешних мест пенсне на суховатом носу. Его светло-голубые глаза из-за стеклышек глядели холодно, изучающе. Загадочный незнакомец молчал. А гостеприимный бай сразу рассыпался в любезностях:

— Благополучно ли прибыли? Как драгоценное здоровье отважного Курбана-сердара? Письмо от него? А о чем, вы не осведомлены, почтеннейший?

Я коротко, учтиво отвечал. Слуги принесли поднос со сладостями, чайники. Мустафакул забормотал молитву по-арабски. Когда он кончил, все, включая сухоносого в пенсне, воздели ладони к небу.

Худайбердььбай вдруг сделался серьезным, что-то шепнул на ухо незнакомцу в пенсне, тот, секунду подумав, медленно кивнул головой.

Вот за этой дверью, — бай показал большим пальцем, — его святейшество ишан. Сейчас оба предстанете пред его очи.

Мы с Мустафакулом степенно поднялись, прошли к двери, слуга распахнул ее перед нами. Я ожидал увидеть человека в привычном обличье благочестивого муллы, облеченного высоким саном, в преклонных годах, скрюченного в пояснице, белобородого, в желтом халате саком же клобуке. Но на подушках сидел дюжий мужчина самое большее лет сорока, щеголевато одетый, подвижный. Ответив на приветствие, он взял пакет, молча разорвал, пробежал глазами. В это время в комнату вошли и уселись по обеим сторонам ишана Худайберды-бай и тот, сухоносый в пенсне. Хаджи-ишан, все так же без слов, протянул письмо сперва этому незнакомцу, тот прочел, передал баю.

— М-м, м-м… — покивав головой, удовлетворенно промычал Худайберды. И сразу заговорил сухоносый:

— Нужно выразить Курбан-сердару наше удовлетворение. И передать наш совет: всюду выслеживать и истреблять прежде всего людей, которые побывали среди большевиков.

— Вы правы, уважаемый Гер-сердар! — с живостью склонил голову в его сторону Хаджи-ишан. Кто же этот — Гер-сердар? Явно не туркмен, говорит нечисто, хотя и старается.

Значит, вот кто стоит им поперек дороги: люди, прошедшие школу революции вместе с русскими братьями. Хорошо же!

— А ну, как тебя… — небрежно кивнул в мою сторону Хаджи-ишан. — Поведай нам на словах, каковы дела у сердара. Хватает ли боеприпасов? Есть ли еще в чем нужда?

И я, продолжая играть свою роль, принялся рассказывать, как себя чувствует Курбан и его бандиты; многие сведения нам удалось выудить у пленного, захваченного на кладбище. Когда я говорил о боеприпасах и вооружении, загадочный Гер-сердар слушал с особенным вниманием, как будто запоминая.