Дорога к людям

Симонов. Наиболее полно вопросы становления и развития нашей стратегии, самых сложных ее проблем, думается, показаны в двух самых крупных мемуарно-исторических книгах — маршалов Г. К. Жукова и А. М. Василевского. Я высоко ценю и ряд других мемуарных книг — С. М. Штеменко, возглавлявшего Оперативный отряд Генерального штаба, К. К. Рокоссовского, И. С. Конева и многих других, вплоть до знакомого тебе тоже маршала И. И. Якубовского. Но те, первые, труды наших военачальников дали мне, как писателю, пожалуй, больше всего, — в смысле представлений об общем ходе войны и связанных с нею стратегических проблемах. Я очень интересуюсь вопросами стратегии и вне своего писательского ремесла, но, как автор книг на темы войны, просто не могу не интересоваться ими и просто убежден: не изучив этих вопросов во всей их сложности и глубине, нам, братьям-писателям, не следует в своих повестях и романах походя касаться их. Хотя иные из нас и грешат этим, к сожалению. И жалеть тут стоит прежде всего их самих — литераторов, стратегов-недоучек или самонадеянных невежд. К счастью, таких мало.

Кригер. Где-то давно я назвал немецких штабистов, не всех, разумеется, людьми-арифмометрами. Сидит такой «клаузевиц» над картой, аккуратной линеечкой обозначает направление задуманных ударов, жирно малюет на схемах свои броневые клинья, образованные ими для наших войск «мешки» и «котлы», вонзает мысленно в русские фланги танковые гигантские «зубья» — и счастлив. Дескать, в его предвидении осуществятся старые доктрины Мольтке и Людендорфа, помноженные на опыт вторжения в Бельгию, во Францию, Данию, Норвегию, Грецию, на «торжество» покорения почти всей западной Европы, подмятой под сапоги «белокурых бестий».

Симонов. Но ведь так поначалу и было. Однако ущербность аккуратной немецкой штабной линеечки обнаружилась в конце декабря сорок первого... Линеечка оказалась не столь уж прочной. Она треснула в Подмосковье. А еще на пути к Сталинграду немецкие, гитлеровские, точные арифмометры, по которым их штабисты пытались вычислить количество и намерения наших отрядов и групп, оказались не совсем пригодными. Еще на Дону. А под Сталинградом эти хитрые и в хороших руках, конечно, полезные машинки стали привирать, что-то в них заело, путая и приводя в бешенство гитлеровских генералов, самых способных, и самого Гитлера.

Кригер. Финал красноречивый: трехдневный траур в Берлине и черные флаги на домах во всех городах неметчины. Оказалось, совершеннейшие «арифмометры» никак не могли учесть стойкость, упорство и доблесть наших солдат и их командиров от взводного до Верховного Главнокомандующего.

V

В Симонове еще в годы войны, когда мы чаще встречались, меня всегда поражала его удивительная память. Мы, фронтовые его друзья, как правило, запоминали только лейтмотив, самый дух события, а Симонов помнил и какой именно это был день, и какая была погода, и сколько метров отделяло нас от противника, и что крикнул пробегавший мимо солдат, и как была одета хозяйка в той избе, где мы пытались заснуть после одного из десятков, сотен дней небывалой войны.

Задумываясь о каком-то сложном впечатлении, автор халхин-гольских записей однажды замечает: «Трудно ответить на этот вопрос, но, во всяком случае, все это было точно так, как я сейчас вспоминаю». Характерное именно для этого автора признание! И как же привлекательна для ценителей мемуаров такая искренность, честность и обстоятельность памяти, остро подметившей и запечатлевшей тысячи подробностей битвы. Притом Симонов всегда сохраняет, я бы сказал, чисто мужскую, «военную» сдержанность в выражении чувств, строгость суждений, осторожность оценок. И это все заставляет еще больше верить автору.

Заметим хотя бы, как он вспоминает о халхин-гольских встречах со Ставским, человеком сложным и уж конечно не просто «милым» для всех и каждого. Сообщив об этой не всегда понятной и привлекательной для него сложности характера, автор далее всюду и весьма настоятельно подчеркивает и спокойную храбрость Ставского, и то, как любили его люди армии, и как фронтовая обстановка превращала этого обычно жестковатого, не всегда справедливого, порою желчного человска в заботливого к товарищам «дядьку», надежного, верного спутника на дорогах войны. В документальных рассказах Симонова зарождалась одна из главных тем его будущих военных романов — выявление человеческих характеров в условиях постоянной опасности; того облагораживания мыслей, чувств, побуждений, поступков, которое все же несет с собой такое явление, как народная война.

Автор пристрастно наблюдает за собой и ловит, фиксирует мгновения тревоги или растерянности в боевой обстановке, и мы понимаем, для чего ему это нужно. Ведь впереди у него — романы о людях на войне, и уже тогда драгоценны были для писателя строго и точно подмеченные переживания его будущих героев, постепенная кристаллизация того важного, главного на войне, что мы называем самообладанием и мужеством.