Дорога к людям

Я не случайно остановился на этом рассказе. В нем особенно сильно проявилась писательская манера Симонова. Он сам признается в своем послесловии, что, отправляясь на фронт в качестве военного корреспондента, не собирался писать рассказы. Он хотел видеть и показывать войну такой, какая она есть, — во всей достоверности реальных фактов, событий, людей. Эта склонность сохранилась у него и в последующей работе над рассказами. Он редко выдумывает сюжет и, видимо, сторонится подчеркнуто сюжетных положений, не желая расставаться с судьбами живых людей, красноармейцев, офицеров, генералов, с которыми встречался на фронте, дружил и сохранил привязанность к ним навсегда. Правильно или неправильно поступает Симонов, но в рассказах своих, из уважения к живой достоверности людей Красной Армии и событий войны, он старается как можно реже прибегать к вымыслу, чуждается всяких литературных прикрас, ограничивает себя даже в описании природы, тщательно убирает все, что хоть в малой степени напоминало «беллетристику», и дает прежде всего художественную стенограмму виденного. Он не хочет писать о войне «вообще», в его рассказах всегда можно узнать время и место события, пусть даже они не указаны, обстановку на участке фронта и во всем ходе войны, и в строгом соответствии с этим самый стиль поведения и боевой работы солдат и командиров.

Как инженера-сапера Артемьева, так и всякого советского воина Симонов показывает в его тяжком труде, подчас незаметном, ибо Симонов хорошо знает, что русские люди по природе своей не расположены к внешним эффектам. Любители батальных сцен не найдут ничего привлекательного для себя в рассказах Симонова. Война в его понимании есть прежде всего труд, требующий от человека напряжения всех душевных и физических сил. Какой мерой измерить не просто географическое, а фронтовое, военное расстояние от Волги до Шпрее? Симонов знает эту меру: нравственная сила советского человека, его терпеливая выдержка, питаемая полной, безоговорочной и по-русски трезвой верой в победу.

В рассказе «Перед атакой» младший лейтенант Василий Цыганов лежит на позиции перед большим селом, «название которого — Загребля — он узнал только сегодня и которое он забудет завтра, потому что сегодня это село должно быть взято и он пойдет дальше и будет завтра биться под другим таким же селом, названия которого он не знает». Цыганов должен позаботиться о патронах для боя, о кухне, которую еще не подвезли к батальону, о сержанте Коняге с его распухшими и окровавленными ногами, так что идти Коняге не было никакой возможности, а он все-таки шел, — обо всем, чем живет батальон перед боем. Цыганов задумывается и прикидывает в уме, сколько он мог пройти от Петушков возле Гжатска до той самой Загребли. Получается две тысячи километров. «По карте — мало, а от деревни до деревни — много». От Петушков...

« — Какие Петушки?

— Есть такие Петушки... От Петушков досюда два года иду. И скажем, до Германии еще тоже долго идти будем, не один месяц. А вот война кончится, сел в поезд, раз — и готово, уже в Харькове. Ну, может быть, неделю, в крайнем случае, проедешь. Сюда больше двух лет, а обратно — неделю. Вот когда пехота поездит, — совсем размечтавшись, добавляет он. — Будут поезда ходить».

Далеко тогда было от неизвестной никому Загребли до Берлина, а младший сержант Цыганов и все его люди нимало не сомневались, что Красная Армия дойдет до Берлина, и с этой мыслью шли на Загреблю и дальше, к неведомым еще деревням и большим городам, которые нужно было взять.