Дорога к Мертвой горе, или Снова о группе Дятлова

Микеша развернул. Сначала брезент, затем оказавшуюся под ним тряпицу, бурые пятна на которой сразу же не понравились Гридневу.

На столе лежала рука.

Кисть руки, отделенная по запястью. Белела на разрубе кость, топырились пухлые пальцы, и кольцо на указательном Гриднев узнал сразу. Сделал его Сугостин, отсидевший свое за подделку пробирных клейм, да так и застрявший в Вижае. Шлиховое золото, протравленное в электролите, слитом с аккумулятора, ограненный змеевик с прожилкой… Сугостин Людочке не очень нравился, но подарок приняла и носила.

— Ну, и как тебе эта куриная лапка, а, Северьяныч? — глумливо спросил Рогов. — Только ты учти, что перед смертью курочка спела всем канарейкам на зависть. Про все твои дела спела, о каких знала, а знала больше, чем ты можешь подумать. Смекаешь, о чем я?

— Убить его надо, Гешка, — гнул свое Микеша. — Сдаст не сегодня, так завтра.

— Всё б тебе убить да убить… Северьяныч уже осознал и проникся. Проникся ведь, Северьяныч, а? Что молчишь, сука?! Проникся?!!!

— П-проникся… — с трудом разлепил губы Гриднев.

— Видишь, проникся… А бумажку эту его дурную мы сожжем и забудем.

Рогов скомкал листок, кинул в пепельницу, где уже лежало изрядно окурков. Достал зажигалку, слаженную из отполированной винтовочной гильзы, откинул остроконечный колпачок… Затем вдруг передумал:

— Нет… ты, пожалуй, вот что: сожри эту бумажку. Чтоб совсем уж проникся, чтоб неповадно в другой раз. Жри, Северьяныч, жри. Я вот тебе из графина набулькаю, чтоб запить чем было… Жри, сука!

Гриднев молчал и не шевелился. Нельзя такое делать… Чем бы ни грозили — нельзя. Сломаешься один раз — и ты бесправный раб навсегда.

— Что, аппетит пропал? Сейчас появится. У Микеши ведь брат есть, Парамоша. Близнец. Один в один, и кожей, и рожей. В Серове он сейчас, Парамоша, на почтамте сидит, «молнию» от меня ждет. А не дождется до полуночи, так пойдет на улицу Ленина, в дом семнадцать. В общагу политехникума. Вахтерше трешку сунет, та пропустит. На второй этаж поднимется, налево свернет… Догадываешься, к какой комнате, а, Северьяныч? Вижу, вижу, догадался. Да, к той самой, где у окошка курочка спит… славненькая такая, пухленькая, конопатенькая, на папку похожая. Ее лапка тебе в самый раз будет, под пару к этой.

Рогов помолчал недолго, затем спросил:

— Ну так что? Сходить Парамоше на улицу Ленина? Или сожрешь все-таки?

— Не надо… Парамоше… ходить…

Слова были чужие, они с трудом протискивались через горло, раздирая его в кровь. Гриднев потянулся к скомканному листку.

— Довольно… — Рогов подтянул пепельницу к себе, крутанул колесико зажигалки, бумага занялась. — Вижу, что и впрямь проникся. Только я тебя умоляю, Северьяныч: ты не забывай про Парамошу и про улицу Ленина. Никогда не забывай.

* * *

Время близилось к полуночи.

У капитана Маркушева наконец-таки догуляли — шумная компания долго еще разговаривала у крыльца, но все же распрощались и разбрелись кто куда, а капитан, изрядно пошатываясь, вернулся в дом.

Микеша выждал еще полчаса: не погаснет ли свет? Но свет не гас, и он решил, что мерзнуть дальше смысла нет.

Поднялся на крыльцо. Дверь была не заперта. Вошел в тесные сени. Изнутри бубнил голос. Микеша прислушался: не все разошлись? Нет, репродуктор…

…Капитан спал сидя, навалившись на стол, заставленный бутылками и грязной посудой. Больше в горнице никого не было.

От кирпичной печки ощутимо тянуло теплом. Микеша откинул дверцу, увидел краснеющие угли. Отлично, все даже проще, чем представлялось. Он до конца задвинул заслонку трубы. На вид ничего не изменилась. Но в горницу теперь вползала смерть, невидимая и неслышимая. А за столом, уткнувшись лицом в заляпанную скатерть, похрапывал мертвец.

Прежде чем уйти, Микеша остановился у вешалки. Поверх темно-синей шинели висел ремень с кобурой — с плохонькой, кирзовой.

Микеша помедлил, сомневаясь. Если уйти, не взяв, то комар носу не подточит. А если…

Поразмыслив, все же расстегнул кобуру и вытащил наган. Шут с ним, пусть грешат на недавних собутыльников. А Гешка давно хотел ствол, да все не подворачивался подходящий, в мокрухах не засвеченный.

…Он шагал по ночному Вижаю и чувствовал: что-то не так. Слишком много светится окон для такого времени. Слишком много возбужденных поддавших компаний, а ведь завтра рабочая суббота.

Вдалеке грянули выстрелы: один, второй, третий. Потом небо вспорола сигнальная ракета. Микеша не понимал ничего. Дом Маркушева в другой стороне — неужто Гешка сделал какую глупость и спалился?

Очередная компания вывернулась навстречу неожиданно из-за угла барака, и он не успел отступить в темноту, как делал до того. Какой-то мужик подскочил, распахнул объятия (рука Микеши непроизвольно дернулась к карману, где лежал наган).

Но мужик лишь приобнял за плечи, похлопал. От него пахло водкой.

— Поздравляю, брат, поздравляю!

— С чем? — не понял Микеша.

— Ты что, бля, радио не слушал?!

— Не сложилось…

— Спутник, бля, запустили! Спутник, прикинь?! Летает, пикает!

— И хули? — снова не понял Микеша.

— От ты дурной… Ты глянь, бля, на небо, глянь!