Дорога к счастью

– Послушайте, женщины, – поправляя на голове ермолку, ощерился хозяин, – зачем вы кричите? Идите отсюда подобру-поздорову. Разве я силком их сюда тащу? Сами идут: видать, им здесь больше нравится, чем дома. Значит, плохо привечаете мужей своих.

– Ну что, нашли управу? – спросила, усмехаясь, Глафира, встретив Марию и Меланью, возвращавшихся из шинка. – Им гроши нужны, а до людей им дела нет, хоть все пусть сдохнут.

7

В отчаянии побрели Меланья с Марией по пыльной улице в церковь.

Войдя в храм, они воспаленными от бессонных ночей глазами смотрели на иконы и молились.

Вслед за ними в церковь тихо вошла Авдотья, жена Еремея.

– Как ты? – тихо спросила у нее Меланья.

Авдотья подошла ближе. Голову ее покрывал серый платок, лицо было чернее ночи, худая спина сгорбилась. В синих глазах застыло страдание, она тихо заплакала. Успокоившись, перекрестилась на иконы:

– Матерь Божья, заступница, помоги мне, спаси от позора, от бед, измучилась я со своим мужем.

Меланья, глядя на нее, завздыхала и перекрестилась.

– Я увидела, что вы в церковь пошлепали, ну и решила за вами пойти. Надо спасать наших мужиков, – неожиданно твердо произнесла Авдотья.

– Как же мы их спасем?

– А я и не знаю. Сейчас батюшку найдем. Пусть совет даст.

Отец Дионисий внимательно слушал прихожанок. Высокий, с большими серыми глазами и окладистой бородой, одетый в простенькую рясу, он каждым движением и взглядом выражал сочувствие этим женщинам. Он всегда был строг, сосредоточен, благородная седина придавала его облику нечто божественное.

– До недавнего времени ничего худого про наших прихожан не слышал, а как все взбаламутили паны, тут и началось богохульство. Песнями меня вчера встретил твой благоверный на улице, – обратился он к Меланье. – Кому пост, а кому святки.

– И не говорите, батюшка! – она развела руками. – Что мне с ним делать-то? Ума не приложу.

– Может, вы их, батюшка, вразумите? – взмолилась Авдотья. – Чай они живые и бога боятся.

– Если встречу, обязательно вразумлю. Да больно уж соблазн велик, – пристально взглянул на нее батюшка. – Со двора бы чего пропивать не стали. Тогда всему конец!

Мария молча опустила глаза, ей было стыдно признаваться, что ее муж уже опустился до такого состояния.

– Век бы его не видала, – запричитала Меланья. – Хоть бы околел где-нибудь, прости господи!

– Пустого не мели, – отрезал отец Дионисий. – Он все-таки муж тебе, а не чужой. Он не дурак, отец у него и братья – люди известные, а водка – она губит человека. Хоть и велик его грех перед Господом, но надо спасать его.

– Правильно говорите, батюшка, – согласно закивала Авдотья.

– Да сколько же еще из-за него, паскудного, мне слезы проливать? Ничто ему, пьянице, ни в прок, ни в толк не идет, – не унималась Меланья.

Помрачнел отец Дионисий, в задумчивости скребя пальцем бороду, не упреки и не жалобы хотел бы он услышать от прихожан.

– А вот послушайте-ка меня, – тихим, но твердым голосом произнес батюшка, обращаясь к женщинам. – Вот что я вам скажу: сходите вы к голове казачьей общины и пожалуйтесь. Он ведь на ваших мужей управу в два счета найдет. Прикажет – и выпорют антихристов. Правда, скажу я вам, некоторые сразу понимают, чего от них требуют, а других по нескольку раз порют, и все без толку. Вон Степана Гнатюка пан Миклашевский частенько порет, однако все зря: тот как пил, так и пьет. А вот Ханенко своих пьяниц жалует. Так что на своего Ерему ты, Авдотья, управу вряд ли найдешь.

– Так чего ж их не жаловать, когда доход ему приносят, – робко проговорила Мария.

– Кому доход, а кому страдания! – возмутилась Авдотья.

– Я был против кабаков в нашем селе. Так они их подальше от церкви поставили. Завтра я обязательно поговорю с головой, предложу создать в нашем селе общество трезвости.

– Это что такое? – удивилась Меланья.

– Это такое общество, в котором борются с пьянством. Только для его организации нужно общий сход собрать, который должен решить, как дальше жить в селе казакам и крестьянам.

С благословения батюшки Меланья, Мария и Авдотья пошли к дому головы, который жил неподалеку. Григорий Долгаль только запряг лошадь и собирался уже выехать из-за ограды.

– Эй, Григорий Ефимыч, погодь-ка! – крикнула издалека Меланья.

Услышав окрик, он остановился. Слез с телеги, поправил чересседельник, встречая нежданных гостей. В серой домотканой одежде, в соломенной шляпе, из-под которой виднелись седые волосы, невысокий, плечистый, с круглым лицом, он, широко улыбаясь, поздоровался.

Краснея и смущаясь, Меланья рассказала о выходках мужа:

– Покос наполовину выкосили и бросили, чем скотину кормить зиму будем? Помоги, Григорий Ефимыч, найди управу на мужа.

– И на моего тоже, – поддакнула Мария. – Пьет беспробудно, будто последний день живет, а дети, гляди, скоро милостыню просить пойдут. Неможно так дальше жить.

Слушая женщин, он то и дело гладил свою густую с проседью бороду, хмурил нависающие над серьезными глазами брови.

Чем дальше он их слушал, тем угрюмее и задумчивее становилось его лицо.