Дорога к счастью

Старик Терещенко, выставив вперед свою седую бороду, широко оскалив беззубый рот, поднял вверх указательный палец и сипло закричал:

– Издревле на Руси пьянство считалось позорным делом! Так давайте жить в трезвости! А панским ласкам да обещаниям не верьте! Паны радуются, что мы спиваемся.

– Я еще что хотел сказать, – вышел немного вперед Харитон. – Коль мы создали общество трезвости, пусть отец Дионисий будет главным. Он грамотный и над всеми нами имеет власть.

– Окромя меня, – озлобленно надулся Федор. – Ты распоряжайся своею жизнью, а чужие не трогай. Понял?

– Да что ты будешь делать! – всплеснул руками Харитон. – Все у тебя не слава богу.

– Я согласен отныне заниматься этим благим делом, – заявил открыто отец Дионисий, – но вы все должны мне помогать, – он повернулся в сторону Федора и, глядя ему в глаза, спросил: – А как по твоему разумению, почему люди пьют?

Федор немного помолчал и твердо сказал:

– Это не от бога. Это от слабости людской. Дух свой унизили, чрево возвысили. Веру молитвой крепить надо.

– Верно! – согласно кивнул батюшка. – Только душа человека бессмертна, только душа. А тело – это одежда души. Все предстанем перед Господом голые.

Ничего нового для Федора отец Дионисий не сказал, но то, что батюшка думал сходно с ним, радовало и вызывало доверие.

Бурмистр и управляющий растерянно смотрели на батюшку, на происходящее вокруг и не знали, что сказать. Только одна гнетущая мысль крутилась в голове Богдана Леонтьевича: «Ханенко шкуру с меня спустит за такие дела».

Завершая сход, голова казачьей общины объявил:

– За пьянство сход казачьей общины приговаривает Кириенко Ефима и Грибова Семена к дранью плетьми. По тридцать – каждому.

Пороли казаков здесь же, на сходе. В кругу поставили лавку, чтобы лучше было видно.

Поглазеть на зрелище хотели многие. Взрослые стояли, взволнованно переговариваясь, дети жались к родителям и испуганно вздрагивали. Долгаль стоял возле лошади и наблюдал.

– Проучить их надо как следует! – настойчиво наказывал своему сыну Василий Терещенко. – Чтобы другим впредь неповадно было.

Его сын Матвей в сельской казачьей общине числился десятником. Сейчас он прохаживался вдоль лавки. Низкорослый, с узкими худыми плечами и руками чуть не до земли. В селе все знали, что самый вредный и безжалостный – десятник Матвей Терещенко. Ежели доберется до плетки, то милости не жди, как клещ вцепится, до последнего будет сечь.

– Ишь ты праведник нашелся, – огрызнулся Ефим.

Долгаль кивнул казакам:

– Начинайте.

– Ну, ты, иди сюды! – крикнул Матвей, указывая рукой на Ефима. – Я те щас покажу божью милость.

У Ефима в этот момент храбрости поубавилось, он испугался, но сделал шаг вперед, скинул холщовую рубаху и покорно лег на лавку. Коренастый десятник подошел к нему, другой казак, тоже невысокого роста, встал с другой стороны лавки – на всякий случай, чтобы не убежал. Плеть взлетела вверх. Тело Ефима дернулось от ударов. Послышались стоны. Стоящие рядом бабы перестали разговаривать, а вскоре и вовсе отвернулись.

– Крепче! Крепче бей! – крикнул Долгаль.

Меланья, расталкивая толпу, бросилась к лавке:

– Окаянные! До смерти не изуродуйте!

Ее задержал Андрей Руденко:

– Не гневайся, Меланья, ради тебя стараемся, помочь тебе хотим. И решение схода исполняем.

Меланья уткнулась в плечо Андрея и зарыдала.

– Вот бабы! – недоуменно проговорил Долгаль. – То проклинают мужика на чем свет стоит, а как до наказания дело доходит, так им жалко становится.

Кабацкие приятели от души сочувствовали Ефиму и Семену, искренне бранили десятника и советовали ему полегче стегать наказанных казаков.

Ефим, шатаясь, еле переставляя ноги, отошел в сторону, жадно глотая воздух.

Матвей, запыхавшись, перевел дух, смахнул запястьем пот со лба:

– Давай ты! – злобно крикнул он Семену Грибову.

Тот попятился назад и хотел было убежать, но Андрей Руденко схватил его за шиворот, а другой казак ухватил за руку.

– Волоките сюда! – закричал десятник.

В момент Семена притащили к лавке, Матвей снял с него рубаху и бросил Марии. А чтобы хлопот с казаком было меньше, его привязали к лавке.

– Братцы, убивают! – закричал Семен. Он кряхтел, ругался, извивался от боли под ударами плетки.

Мария сначала равнодушно смотрела на экзекуцию – мол, так и надо этому поганцу, но когда тело мужа покрылось красными рубцами и он застонал, она отвернулась и заплакала, уткнув лицо в рубашку.

Матвей, закончив порку, схватил стоявшее рядом ведро воды и окатил выпоротого. Семен очухался и вскочил на ноги.

– Ой молодец! Ой добро! Хорошо отходил нерадивых! – похвалил Долгаль десятника.

Ефиму показалось, что за эти выкрутасы товарищу по шинку досталось еще больше, чем ему. Не желая больше оставаться здесь, Меланья схватила мужа за руку и повела домой.

На Ефима было страшно смотреть: на спине и плечах сине-багровые потеки от ударов, кое-где еще сочилась кровь.

Он тряхнул головой, повел плечами, как бы проверяя, целы ли кости, а потом хриплым голосом, повернувшись к шинку, громко сказал:

– Братцы, дайте хоть стакан водочки!

– Замолчи, окаянный, и после порки ему неймется, – зашипела на него жена.