Дорога к счастью

– А-а, понятно, бабоньки, довели вас казачки, – задумчиво проговорил Долгаль и, по-отечески улыбаясь женщинам, добавил:

– Видите, бабоньки, – он вытянул руку вверх, – небо милое, и дождичек не капает, и рожь зацветает, и ветер по ней играет, поднимая ржаную пыльцу. Вон коровушка пасется на лугу, а рядом теленочек. Солнышко над дальним лесом, оно щедро греет землю, пашню и покосы. Все родное, и все мужицкой работы требует, уже с сенокосом заканчивать надо. Серпы зубрить пора, к жатве готовиться, пашня ждать не будет. А наши казачки в пьянство ударились, как будто больше и дел нет никаких. Я их тут давеча встречал, думал: ну, балуются, с кем не бывает.

– Какое там балуются! – перебила его Меланья. – Совсем спиваются. Надо что-то делать, Григорий Ефимыч. Ты же у нас вроде как главнокомандующий.

Долгаль засмеялся в свои густые усы, распушившиеся в стороны. Ему было лестно слушать от женщин такие слова. Он вдруг размяк от их ласковых речей и присел на телегу.

– Ну Ефим, ну Семен! Что же вы творите? – стал сокрушаться он, потом встал, одернул холщовье по привычке, будто был в казачьей форме, и твердо сказал: – А вы, бабы, не плачьте, не одни вы такие, ко мне и другие приходили. Я тут решил, что пора общий сход собрать да всех нерадивых выпороть как следует, чтобы образумились и по кабакам перестали шастать. А вашим подлецам такого пропишу, что век меня помнить будут! – разгорячился Долгаль.

– Ой, правду гуторишь, Григорий Ефимыч, – запричитала Меланья. – Проучи уж их, проучи, а то совсем избаловались казаки.

– Да и крестьяне от них не отстают, – поддакнула Авдотья.

Давид Карлович, завидев Крутя, который вошел в шинок, поманил его к себе пальцем и увел за ширму.

– Слушай меня, Ерема, – зашептал он на ухо Крутю, – говорят, скоро будут общий сход собирать.

– Да слыхал я.

– Так вот, подговори своих дружков, чтобы выступили в защиту шинков. Да и сам перечь всем, кто против, убеждай, что, дескать, нужны питейные заведения. Как, дескать, на Руси без них? А я уж постараюсь вас отблагодарить. Неделю гулять задаром будете. Понял?

– Понял, пан, – обрадовался Еремей, – не сумлевайтесь, я уж постараюсь. Только и вы потом про меня не забудьте.

– Не забуду, родной! Где ж я про вас забуду? – он беспрестанно озирался, не видит ли их кто. – Что, по водке томишься? Садись, сейчас налью.

Еремей шустро выскочил из-за ширмы и плюхнулся за первый же стол в предвкушении.

– Все сволочи! Ни в ком святости нет, – заворчал Рубинштейн.

Тут он увидел, что рядом стоит половой.

– Что уши развесил? – набросился на него хозяин. – Иди отсюда, работай.

Глава 3

1

В четверг к вечеру объявили сход. Гулко зазвонил колокол.

– Что стряслось? – встревожился Моисей и прильнул к окошку.

Мимо хаты по дороге куда-то спешили мужики, о чем-то громко переговаривались. Он выскочил на улицу. Брат Иван – следом за ним.

На негнущихся ногах, шаркая лаптями по пыльной земле, шагал к месту схода казак Терещенко. Для такого случая он надел новый китель и форменную фуражку с желтым околышем, но на ногах были лапти, что противоречило военному уставу.

– О чем нонче гуторить будут, дядя Василий? – спросил Моисей.

– Не знаю, родненький! Не знаю, сход за просто так собирать не станут.

Братья пошли вместе со всеми в сторону церкви.

Большая площадь в центре села шумела, дымила вонючим самосадом, гомонила детскими голосами.

Долгаль, одетый по форме, в начищенных до блеска сапогах, обратился к присутствующим:

– Станичники! Я хотел сегодня поговорить о повальном пьянстве в нашем селе. Если так дела пойдут, казаки, то скоро нашему обществу нечем будет налоги и сборы платить. И без того всякие напасти валятся на нас – то засуха, то ливни проливные, а тут еще и пьянство одолело казаков. Только вчера полковой есаул высказывал недовольство по поводу недоимок в войсковую казну.

– Так правильно, чаго творят паны в шинках! Спаивают казаков, а кто страдает? Казаки и страдают, да их семьи, – дрожащим сиплым голосом сказал Василий Терещенко и громко закашлялся.

– Бога прогневили! – бросил в сердцах Федор Сковпень. – Молиться надобно, прощение вымаливать!

– На бога надеешься? – перебил его глухой бас Демьяна Руденко. – Самим надо что-то делать. Нашим панам все мало. Винокурен настроили, теперь в каждой деревне шинки открыли, народ спаивают!

Он пришел сюда прямо из кузницы. Его большие руки были измазаны сажей, седые волосы взлохматились, одну руку он держал за спиной, а другой нервно теребил большую бороду, упершись взглядом в землю перед собой.

– Совсем народ распустился – безобразие! – вновь вступил Терещенко. – Порядку настоящего нет.

– Сельчане! – выкрикнул Харитон Кириенко. Сняв с головы фуражку и одернув китель, он сделал несколько шагов вперед и повернулся лицом к народу: – На кой ляд нас приписали к этому шинку? Чтобы выпивать свою норму каждый месяц? А кто за нас работать будет? Не можем так дальше жить. Да и не хочу я свою башку дурманить этим зельем – я на сына-то управу найти не могу.

Страсти разгорались. Сход шумел.