Дорога к замку

"Ну и деятель!" — подумал я, глядя на бесстрастное, как у Будды, лицо Ясухара.

— А в С. ты больше не ездил?

— Нет. Хотя с хирургом Одзава изредка встречаюсь.

— Не припоминает он тебе эту историю?

— Да нет. Уже, поди, лет восемнадцать прошло. Но своим молодым врачам её рассказывает.

— Что, и твоё имя называет?

— Нет, конечно. Просто говорит: "Одно нынешнее светило".

Ясухара опять подёргал себя за редкий ус.

— Теперь ты понимаешь, что у меня с фонендоскопом свои счёты.

— Ещё бы, натерпелся ты от него немало.

Ясухара кивнул, а потом сказал:

— Хотя, знаешь, в последнее время я вот о чем подумываю…

— О чем?

— Конечно, здорово я тогда влип с этим умирающим, что и говорить… Но все‑таки, когда "выносишь", испытываешь какое‑то особое волнение, какое‑то напряжение, что ли…

— А как же без этого — ведь человек умирает.

— Я не о том. Понимаешь, чем больше рядом родных и близких умирающего, тем больше ощущаешь это напряжение. Торжественно ты скажешь "Больной скончался" или протараторишь скороговоркой — не так в конце концов важно. Хуже, когда и говорить ничего не приходится.

— И такое бывает?

— Если твой пациент умирает в одиночестве.

— А–а…

— Тут что ни ляпни, никто не рассердится и никто не обидится.

— Это когда умирающий одинок или его семья где-нибудь далеко, да?

— Пусть сердятся, пусть даже над тобой потом смеются, но только бы, когда "выносишь", кто‑нибудь из близких умирающего был рядом, чтобы чувствовать это волнение, это напряжение…

Ясухара, похоже, вспомнил один из множества смертельных исходов, с которыми ему довелось сталкиваться, и, замолчав, стал смотреть в стену.

Такако Такахаси

Любовь к кукле

I

Я ждала Тамао. Тамао восемнадцать лет.

В город Т., где я поселилась некоторое время назад, меня привело очень странное чувство. В годы девичества мне случалось несколько раз бывать в этих местах, однако в Т. я впервые попала только теперь.

Когда подъезжаешь на поезде к городу N., за окном вдруг возникает необычайно яркое свечение, которое струится подобно мареву. Нет, пожалуй, вернее было бы сравнить это сияние не с маревом, а с холодным блеском металла. Ослепительно белый свет не падает сверху, а неуловимо и обильно сочится из самой земли.

В прошлом месяце, то есть в январе, я случайно оказалась в электричке, идущей по линии Н. Садиться безо всякой цели в первый попавшийся поезд и ехать куда глаза глядят — моё давнее пристрастие. Когда у движения есть конкретная цель, оно становится ограниченным, если же цели нет, то места, по которым несётся поезд, принимают облик туманный и расплывчатый. Мне приятно это ощущение скольжения по течению, когда бездумно смотришь на окутанные дымкой картины, сменяющие друг друга за окном. Но моя бесцельная поездка по линии Н. в прошлом месяце имела особую причину — покончил с собой мой муж. Хотя со дня его гибели миновало уже несколько месяцев, я никак не могла прийти в себя, не понимала, как теперь жить. И вот однажды мне вдруг захотелось сесть в первый попавшийся поезд. То, куда шла эта электричка, я поняла, только подъезжая к городу N., когда за окном начало Разливаться белое сияние.

После самоубийства мужа в моей голове, ставшей пустой и прозрачной, все перемешалось. В подобных случаях люди, чтобы спасти рассудок, предаются безумию рыданий и стенающей скорби. Но у меня так не получается. Смятение разума и чувств ледяными иглами проникает в меня все глубже и глубже, замораживая мою душу. И тогда материя, составляющая окружающий меня вещественный мир, начинает расползаться подобно облаку пара. И никакая встряска, ничьи усилия не в состоянии пробудить мой разум.

Ощутив странное белое сияние, льющееся в окно вагона, я подняла опущенные глаза. Свет не просто проникал в окно, по мере движения поезда он разливался все шире. И тут мне вспомнилось, что много лет назад, ещё до замужества, проезжая здесь на электричке, я уже испытала необычайное воздействие этого залитого мерцающим светом пейзажа. Я не помнила, что было потом, но одно ощущалось с уверенностью: когда‑то, глядя на эти места, я испытывала точно такое же чувство.

Я даже вспомнила, как объясняла себе тогда странное свойство окрестностей города N. Здесь начинаются отроги горного хребта R., и узкая полоска равнины, зажатой между морским побережьем и горами, тянется до порта К. Белый ореол возникает где‑то возле города N. и не исчезает до самого К., но глаза постепенно привыкают к нему и на подъезде к порту почти перестают его различать, во всяком случае, там свечение уже не производит того магического впечатления, как возле N. Я полагала, что своим происхождением сияние обязано граниту, который в большом количестве добывают в горах R. Наверное, думала я, за долгие века и тысячелетия мельчайшие частички гранита осели на равнине. А может быть, вкрапления гранита входят в состав самой почвы.