Дорога к звездам

Борис переступал с ноги на ногу от нетерпения, напряженно следил за кабиной с крупным номером «8» над притолокой двери. Когда оттуда появилась девушка в темном халате, он рванулся вперед. Это была Катя. С тех пор, как Борис уволился из цеха, он ни разу не видел ее. Но как он стосковался по ней! Как долго колебался, прежде чем отважился прийти сюда, к проходным. Сегодня Борис был полон решимости. Строительство Дворца представлялось ему ареной будущих подвигов, которые он совершит ради нее, Кати. Сейчас она все, все, узнает. И не только о Дворце. Будь, что будет.

Катя остановилась кого-то поджидая. Из соседней кабины вышел Стешенко, поровнялся с Катей и взял ее под руку. Борис даже попятился в сторону. Он был достаточно наблюдательным, чтобы увидеть здесь не просто любезность. Ладонь девушки утонула в широченной, ручище Стешенко. Катя подняла к нему лицо, что-то сказала, засмеялась. Они прошли мимо Бориса, прижавшись друг к другу.

«Вот и все… — подумал Борис, — можно отправляться ужинать, спать и вообще ко всем чертям».

Переживания минувших лет показались ему сущими пустяками в сравнении с тем, что он испытывал теперь. Ему не хотелось возвращаться домой, не хотелось показываться на глаза Якову, Анне Матвеевне. Такого несчастья уже не утаишь.

2

…Он вошел в комнату и бережно положил на стол рулон с чертежами. Стол был неровен, рулон покатился, но Николай Поликарпович поймал его на лету, пристроил около чернильного прибора. Затем сел, уставившись в угол комнаты. В ушах его еще звучали голоса тех, кто там, на заседании бюро, пытался убедить его в невозможности продолжать строительство Дворца культуры.

Что же ему теперь остается делать?

Жажда, постоянно точившая его червячком, проснулась — иссушающая, как ветер пустыни, требующая немедленного утоления. Николай Поликарпович вскочил и заходил по комнате. Вот уже много месяцев ведет он с собой ожесточенную борьбу. Сколько сил она отняла у него, сколько стоила бессонных ночей.

После того как Борис всадил в него двойной заряд дроби, Николай Поликарпович дал себе слово, что не возьмет в рот ни капли вина. Но он и сам не подозревал, насколько глубоко сидит в нем эта проклятая заноза.

Вначале все шло к лучшему. На строительстве Дворца он действительно ожил, работа пришлась ему по вкусу. Увлечение настоящим делом притупило в нем тягу к вину. К тому же он содрогался от ужаса, вспоминая выстрел доведенного до отчаяния Бориса. Ему искренне хотелось искупить вину перед племянником.

В поселке Сивкову дали комнату в одном из недавно отстроенных домов. Оставшись на новом месте, Николай Поликарпович обновил свой гардероб, купил новый письменный стол, чертежную доску. На стенах вновь появились его любимые картины: «Охотники на привале», «Утро в лесу», «Московский дворик». Домой он возвращался настолько уставшим, что вообще было не до выпивки. У него появились кое-какие соображения насчет архитектурного оформления Дворца. Его замечания относительно планировки физкультурного зала были немедленно учтены. А главное, чем больше он вникал в суть строительства, тем больше находил архитектурных пороков. Он бы сделал лучше — в этом уже не было никаких сомнений.

Николая Поликарповича не могли не заметить, ведь за его спиной как-никак двадцатипятилетний опыт строительства. Уже через месяц Сивков был прорабом-начальником строительства Дворца. Но в день его назначения радио принесло весть о переходе немецкими войсками границ Советского Союза. А он, инженер Сивков, был всецело поглощен Дворцом. Войну он почувствовал только тогда, когда узнал о приказе прекратить все строительство необоронного значения.

Для Николая Поликарповича это было крушением надежд. Он пробовал уговаривать управляющего трестом, но тот рассердился и закричал на Сивкова: «От меня, что ли, это зависит? Наркомат приказал, значит, точка!»

И тогда Николай Поликарпович спустил тормоза. Зверь был выпущен на волю. Спустя два дня прораба в мертвецки пьяном состоянии подобрали на пустыре за поселком рабочие строительного треста. Босой, в одной нижней рубашке, весь в грязи, он был доставлен домой. Едва протрезвившись, Сивков снова удрал из дома. Запой его продолжался девять дней. За это время в компании самых подозрительных личностей он умудрился спустить часы, костюм, пальто и свои любимые картины.

Придя в себя, он явился с повинной в управление треста. Его вызвал к себе управляющий, широкий, но не толстый, волевой мужчина. Едва удостоив Сивкова хмурым взглядом, он бросил секретарю короткое: «Уволить». Николая Поликарповича так и обожгло: «А Дворец? Кто будет достраивать Дворец? Прощай навсегда? Ведь война-то рано или поздно кончится…»

— Я очень прошу вас не увольнять меня, — взмолился Николай Поликарпович. — Даю слово, что ничего подобного со мной больше не повторится. Я же строитель.

— Пьяница ты, а не строитель. — Управляющий брезгливо поморщился. — Вон!