Дорога которой не будет конца

– Ни луковки, ни корки хлеба, ничего! Только небытие, что окружает, поглощая, с чем ты не совладаешь. Надежда твоя и память, когда они заговорят с тобой, кто спасет? Чудо?

Закрытые двери забытого полустанка, иней искрится на ржавом замке и покачивается фонарь. Смотритель как всегда крепко спит у теплой печи и мурлычет кошка, еще там будет большой лохматый пес, чьи грустные глаза смотрят на языки пламени.

– Это чудо, что три живых существа присутствуют в окружившей все пустоте, они сладко дремлют в своей блаженной неге и это чудо, а ты просто хочешь их сожрать, чтобы прогнать холод. Жизнь твоя брюхо волчье и леденящий душу вой. Тебе не узнать чуда, не разглядеть, не понять.

Отребьев встрепенулся.

– Эх грусть треклятая, эх безвременье, эх пустота! Скука-печаль да голод, трусость-глупость да лень! Скольких бесов еще позвать на именины сердца в тамбур?

– Напиться бы до беспамятства и зиму эту забыть навсегда. Не чувствовать метель и холод, не видеть и не знать. Пусть лучше бесконечность сигарет и дыма, да малый пятак заплеванного пола, но только здесь и сейчас, навсегда.

– Хватит, я говорю, достаточно! Сыт по горло! Арамоша ты чего?

– Не кисни, мы с удачею уже на ты! Скоро будем там, где щедрот просыплется немало на наши головы летним дождем. Там отдых и покой, кури, плюй, сколько душе угодно.

Мальвина подмигнула Отребьеву и провела ладонью по голове, после взъерошив волосы.

– Право же чудным бываешь ты – она замолчала, правда улыбка ее стала еще шире без лукавства.

– В тамбур господа!

Какое-то время молчали, быть может слушая отстук колес. Тусклая лампа, нереально бледно-багровые лица, в темном углу силуэт задумчивого поэта меняющего тоску на унынье, но глаза его определенно шарят в твоих карманах.

Песья голова Отребьев плюнул смачно на пол и в плевке затушил окурок. Вынул новую папиросу, повертев меж пальцев, ловко подбросил, клацнув зубами, оскалился в довольной ухмылке, ожидая похвалы.

Я протянул ему фляжку, сам закурил, Арамон приложился и тут же закашлялся.

– Спирт! – после сумел выдавить он. Тамбур наполнился смехом.

– Ну что Арамоша, прошла грусть-печаль, хлебнул водицы живой? Того гляди от коньяков благородных и на луну завоешь!

Мальвину это веселило.

– А вы тоже хороши, завели разговоры нудные да пространные.

Он приложился еще разок и глазенки его увлажнились, наполнились искорками пляшущими.

– Вот это дело наше, эликсир от всех бед.

– Убедите меня, что тьма глубока словно бездна, я только споткнусь, как человек, которому все по колено. Выпью еще и после встану, и уже колосс, иль титан? Что мне ваша вечность? Коль минута данная, настоящая, сейчас пьянит, окрыляет!

– Я ей повелитель! Она моя, о ней не поспоришь.

Отребьев отбросил папиросу.

– Я забудусь и боле ничего, минута эта есть все!

Балалайкин хлопнул в ладоши.

– Браво Отребьев! Сейчас вы похожи на себя, а не тот потертый, мятый пассажир, каким вас занесло в этот поезд.

– Огонь в венах моих зажигает сердце и мысли подобны искрам, срываются с языка, вылетают снопами, подхватываемые ветром, зажигают небо и землю. Сплетаются в причудливые живые узоры пожарищ, зарниц!

– Мир полыхает алым, не усидеть истине голым задом на этих углях!

– Деятельный яркий эпизод, это моя минута! Ваша вечность это зола и пепел моего мира, настоящего, равного минуте и самого живого.

Отребьев поднял фляжку и снова отпил.

– Огонь в венах моих – он достал папиросу приблизил к губам и после громко отрыгнул, изо рта вырвались языки пламени, папироса вспыхнула.

– Я мог бы стать вполне порядочным драконом, а не заплевывать тамбуры в ожидании минут.

– Браво Арамон! Вы порою бываете, так откровенно правы, что я готов поверить каждому вашему слову, более того, подписаться под каждым.

Балалайкин отвесил поклон и любезно приоткрыл дверь тамбура.

– Друзья прошу вас, проходите, продолжим наше скромное веселье.

– Мальвина королевна наша, мне кажется или тамбур вам милей, чем душевное пространство теплого вагона?

Отгадайте загадку. К кому при свете дня приходит бог, а ночью темной сатана?

Афанасий усмехнулся и протянул стакан.

– Или вот, заспорили два демона могучих, лень и глупость, кто из них сильней, кто ж рассудить возьмется спор их?

Аспид опрокинул стакан залпом, отер рукавом подбородок.

– Все же здорово сидим! Хорошо так внутри, мне даже кажется, что я живой человек, который едет домой с ярмарки – он на какое-то время замолчал, видно было, что теплое воспоминание промелькнуло в его памяти, грубоватые черты лица смягчились.

– Дома ждут твоих рассказов да гостинцев – снова повисла пауза.

– Только вот есть всегда место ночью темной, где начинается разбой с грабежом и человекоубийством, не поверите, но чистая правда, самые кровожадные разбойники, коих я знавал не мало, все были падки на сладости.

Мальвина уставилась на Афанасия.

– Тебя послушать, то и в поезд сели мы не тот, к истокам едем, а щедрый господин совсем не та персона. Аспид хватит, загадки вот валяй, строчи. Глянь, как Арамоша весь напрягся и взмок от стараний.